Бернхард Хеннен - Меч эльфов

Мальчик слышал, что цокот копыт удалился на север. Эту дорогу хорошо видно только с одного места: маленького холмика с отвесными склонами, с которого можно окинуть взглядом пространство за верхушками деревьев.

Люк попытался разглядеть что-нибудь в высокой траве и зарослях чертополоха. Но ничто не шевелилось на вершине холма. Что, в общем-то, ничего не значило. Из всего их звена одна Гисхильда умела становиться невидимой в лесу. Должно быть, она там. Это единственное место, откуда можно заранее увидеть все и попасть в барак быстрее всадника.

Послушник направился прямо к холму. Он догадывался, что найдет там Гисхильду, но, когда она внезапно выросла из травы рядом с ним, испугался не на шутку.

— Это мое место, — сварливо зашипела она на него. — Тебе здесь делать нечего.

Удивленный ее враждебностью, он отпрянул.

— Я беспокоился за тебя, — сказал он и тут же пожалел о своих словах, едва они успели сорваться с его губ.

Это прозвучало глупо. Кто он такой, чтобы беспокоиться? Ее мать? Почему он не сказал ничего более убедительного? Что-нибудь, что прозвучало бы более… подходяще, что ли.

В призрачном свете звезд она выглядела на удивление мило. В ней было что-то от цветка чертополоха. Своеобразная, резкая красота, окруженная шипами, которые не дают возможности приблизиться к ней.

— Не нужно за меня беспокоиться, — после долгого молчания проговорила Гисхильда каким-то примирительным тоном.

— Когда придет магистр Друстан…

— …я увижу его задолго до того, как он доберется до нас.

Ну вот, опять прорывается ее упрямство. Более полугода они в одном звене и за это время обменялись едва ли десятком фраз. Он чувствовал, что его тянет к ней, такой непохожей на него. Он предал Бога и разочаровал Мишель, был слишком близок к божкам и, несмотря на всю свою набожность, чувствовал, что никогда не избавится от этого недостатка. А Гисхильда… Она не скрывала того, что не чтит Тьюреда. Она вообще не должна быть здесь — так она сопротивляется вере. Но она была… И Бог не расправлялся с ней за все ее прегрешения. Почему? Может быть, для него тоже есть надежда? Может быть, у нее можно этому научиться? И что сказать, чтобы покончить с этим дурацким молчанием? Он не очень хорошо умел просто болтать. А с девочкой это вообще сложно.

— Мне нравится, что ты не слишком любишь трепаться, — внезапно сказала она.

Она смотрела не на него, а куда-то вдаль. На север. Туда, откуда скоро появится Друстан. Люк хотел что-то ответить, но только тихонько откашлялся. Было приятно просто стоять с ней рядом и молча вдыхать холодный ночной воздух. Постепенно начинали мерзнуть ноги — в спешке он забыл надеть носки.

— Мне кажется, что Друстан часто несправедлив по отношению к тебе, — продолжала она. — С ним трудно. Очевидно, он уже немного не в себе.

— Да.

Люк готов был сквозь землю провалиться. Почему ничего лучше, чем просто «да», не приходит ему в голову? О Друстане ему действительно было что сказать.

Гисхильда тихонько рассмеялась.

— Ты знал, что он расстреливает стулья?

— Что?!

Нет, быть такого не может! Что случилось с его языком? С его головой?

— Прошлую зиму я прожила с ним и одной женщиной в сторожевой башне на необитаемом острове. Он не может забыть о том, что потерял руку. Вероятно, был когда-то мастером фехтования… одним из Львов Лилианны. Без руки, по его словам, он как фехтовальщик теряет равновесие. Поэтому и упражняется в стрельбе из пистолета. Будучи рыцарем, не желает быть безоружным. А к крестам — к тем, кто возвращается сюда, чтобы никогда больше не покидать Валлонкура, — причислять себя пока еще не хочет. Он называет их похороненными заживо. В любом случае, в сторожевой башне он постоянно стрелял в спинку стула. Для тренировки. Иногда чтобы попугать меня и Жюстину. Попадал он не слишком часто. Похоже, что касается стрельбы, он тоже потерял равновесие. — Девочка рассмеялась. — Совсем ненормальный, правда? И именно его сделали нашим магистром. Твой Бог любит такие дурацкие истории.

Его расстроило то, что она так далека от Бога, но порадовало, что она стала с ним разговаривать.

— У тебя был хороший учитель фехтования, — выдал он наконец одно разумное предложение.

— Учительница! Я скучаю по ней… — Внезапно она повернулась и посмотрела на него. — Мне очень жаль, что я хотела сделать тебе больно. Тогда, на дуэли…

Люк не любил вспоминать об их поединке.

— У меня тогда был тяжелый день, — пробормотал он.

Она ухмыльнулась, ее глаза засияли в свете звезд.

— Против меня у тебя всегда были бы тяжелые дни. Я лучше фехтую.

Люк обиделся. Это неправда! Кроме того, перед этим он дрался с Бернадеттой и не отдохнул перед дуэлью с Гисхильдой. Он открыл рот… и промолчал. Если он что-нибудь скажет, свет в ее глазах померкнет, а ему этого не хотелось.

— У тебя тоже была хорошая учительница, — сказала она. — Это не очень часто бывает, что тебя тренирует рыцарь, прежде чем ты попадаешь сюда, правда? Я имею в виду… Всех рекомендуют рыцари ордена… Но чтобы провести так много времени с одним из них, так бывает редко, правда?

Люк был в этом не совсем уверен, но кивнул. Ему хотелось, чтобы в них обоих было что-то загадочное.

— Каково было с сестрой Мишель?

Что она имела в виду? Что она болела чумой? Что было несколько замечательных дней, а потом он ее разочаровал…

— Хорошо!

Этого должно быть достаточно в качестве ответа.

Гисхильда надула губы.

— Ну же, я ведь рассказала тебе про Друстана. Что ему нравится расстреливать стулья. Теперь твоя очередь. Расскажи мне что-нибудь смешное.

Люк вспомнил, как они с Мишель лежали на краю колодца.

— Она доверила мне тайну.

Он не сдержал ухмылки. Сумеет ли она оседлать медведя?

— И?..

— Я не могу тебе этого сказать. Это же тайна. А я никогда не выдаю доверенных мне тайн, — торжественно произнес он.

И не сдержал улыбки. Было просто невозможно представлять себе Мишель на медведе и оставаться при этом серьезным.

— Ты дурак! Чего смеешься?

Он захихикал.

— Я действительно не могу тебе этого сказать. Тогда ты не сможешь смотреть на Мишель без улыбки, и она поймет, что я ее предал. Могу доверить тайну о себе.

Она оценивающе поглядела на него. «Вероятно, мои тайны не имеют особого значения», — обиженно подумал он.

— Давай.

Но настроение было уже не то, чтобы рассказывать что-то о себе.

— Ну?

Он вздохнул. О своих страхах и белой женщине говорить ему не хотелось, хотя она поняла бы его лучше, чем кто-либо. С ней нужно быть осторожным. Она язычница! И он не имеет права якшаться с идолами! Лучше всего вообще не разговаривать с идолопоклонницей.

— Итак, ты и свои тайны предпочитаешь держать при себе.