Александр Рыжков - Ищейки Смерти

В конце концов, Тартору надоело любоваться незаменимым орудием кровопролития, и он отложил его в сторону. Вначале разминка тела — самая нудная часть тренировок, но и самая необходимая. С каждым новым упражнением кровь растекалась по жилам всё быстрее. Стало жарко, и Тартор снял кафтан. Небольшая пробежка с преследующими и весело тявкающими шакалами, кувырки, растяжка, отжимания… Вроде бы тело готово. Эспонтон приятной тяжестью лежал в руках. Раскрутка перед грудью, поворот корпусом и выпад. Перепуганные шакалы отскочили кто куда. До конца тренировки приближаться к хозяину они больше не осмеливались. Занос за спину и боковой удар, занос, удар, занос, удар. Смена позиции, поворот корпусом, выпад. Тартор упёр оружие набалдашником в землю, резко выдохнул несколько раз в попытке восстановить сбитое дыхание, отёр рукавом пот с лица. Да, нужно поменьше на вино налегать — проклятая отдышка. Заложив эспонтон за спину, обхватив правой рукой древко, Тартор принялся отрабатывать технику «удлинённой руки» — одну из сложнейших боевых техник, которой, в своё время, он обучился в Храме Терпения, что и по сей день стоит на отшибе Посёлка Отшельников. «Порхай как бабочка, жаль как змея» — фундамент этой техники. Хоть Тартор всегда смутно себя представлял в виде мелкого крылатого насекомого или клыкастого чешуйчатого гада, но «удлинённой рукой» овладел в совершенстве. Плавные, направленные усыпить бдительность врага круговые движения наконечником, на первый взгляд неуклюжие, а на самом деле отточенные до автоматизма передвижения, молниеносная атака. Редкий противник способен устоять в таком бою.

— Опять ты! — разозлился Тартор при виде уродливой зеленоволосой старухи.

— Я, родненький, я, — подтвердила Скука и оголила беззубый рот в отвратительной улыбке.

— Сдохни, тварь! — от всего сердца пожелал Тартор и нанёс боковой удар. Старуха с не старушечьей ловкостью присела, увернувшись от смертоносного клинка. Без лишних раздумий Тартор совершил колющее движение. И на этот раз старуха проворно уклонилась, словно была величайшим мастером рукопашных единоборств, а не стареющей развалиной.

— Да чтоб тебя! — Тартор принялся щедро сыпать смертоносные удары. Не допуская ни одной ошибки, Скука уходила от них.

— Гирен тебя раздери в щепки! — обрушил первое пришедшее на ум проклятье запыхавшийся Тартор, бросил эспонтон и в расстроенных чувствах сел на землю.

Да что она себе возомнила, эта дрянная Скука? Думает, способна вот так просто приходить? Её сюда никто не звал!

— Не горюнься, родненький, не горюнься, — зеленоволосая старуха дружески похлопала Тартора по плечу и села рядом. — А над ногами тебе нужно поработать.

— Да какими там ногами?! — отчаянно рявкнул Тартор, с отвращением разглядывая глубокие борозды морщин на тусклом лице собеседницы.

— Как какими, родненький? — подняла тонкие как волосинка брови Скука. — Твоими ногами, конечно же. Вес тела на носки больше переноси, а не топай пятками, как слопр в хобот раненный.

— Пятками? — сокрушался Тартор. — Пятками топаю? Как слопр?

— Да, родненький, ими самыми, — подтвердила старуха, изо рта которой пахло ветошью и крысоньим помётом.

— Ах, ну да, пятками… — обречённо сказал Тартор и вздохнул так тяжело, что самый искусный актёр Картского Трагического Театра удушился бы от зависти.

— Да ты не переживай, роднюсенький, это исправимо, — подбодрила старуха.

— Ах, ну если ты так говоришь… — Тартору в этот момент было просто невыносимо одиноко и грустно.

Скука со старческим треском в суставах поднялась, опёршись на плечо собеседника. Ковыляющей походкой прошлась до насторожившихся шакалов и ласково потрепала холку Бона:

— Ух, ты мой хорошенький, ух, ты мой мохнатенький.

Бон лёг на живот и тихо заскулил, как скулят псовые от невыносимой тоски…

— Ты и до моих зверушек добралась? — Тартор вскочил с эспонтоном в руках и устремился в атаку, не забывая, при этом, перемещать вес тела больше на носки…

Порхать как бабочка, жалить как змея! Отбросить все мешающие чувства: ненависть, злость, раздражение. Чистый сгусток боевой энергии. Оружие — продолжение тела. Обманное движение и выпад. Клинок вошёл аккурат между старушечьих глаз и с брызгами крови и мозгов вышел из затылка.

— Ох! Ох! Ох! — застонала зеленоволосая старуха. — Что же ты наделал, родненький?

Тартор спешно отступил. Всполошившиеся шакалы побежали прочь.

— Больно-то как, родненький, — изнывающим голосом проговорила Скука, при этом безуспешно стараясь ладонью заткнуть кровотечение на затылке.

— Так я это… — растерялся Тартор. — Думал, ты увернёшься…

— Ах! Ох! О-о-о-х-х! — стонала зеленоволосая старуха.

— Странно как-то… — Тартор почувствовал, как его бросило в пот, словно в прорубь. — Я ведь думал, что ты мне мерещишься…

— А оказалось — нет? — залитый кровью рот скривился в отвратительной улыбке, — что ж ты, родненький, так со старшими?

— Ты сама виновата! — рявкнул Тартор. — И вообще, почему это ты ещё не валяешься мёртвая, а мне вопросы всё задаёшь?

— Не люблю Смерть… — многозначительно ответила Скука и прокашлялась кровью.

— Это почему ещё? — удивился Тартор, вытирая наконечник эспонтона о траву.

— Ясно почему, — ухмыльнулась старуха, — Смерть — конец, облегчение… А я не люблю этого. Мне, родненький, больше по душе томное ожидание встречи…

— Ты ведь Скука, как-никак, — догадался Тартор.

— Ох, родненький, ты меня здорово продырявил, — пожаловалась старуха. — Нельзя же так.

— Ну всё, — лицо Тартора налилось краской гнева, — надоел мне твой скулёж. Ещё хоть слово…

— Ох, родненький, ты меня здорово продырявил, — словно издеваясь, повторилась старуха. — Нельзя же так…

— Сдохни! — вскипел Тартор и одним махом снёс старухе голову. Голова покатилась по земле, словно кочан кровавой капусты.

— И это вся благодарность, — бурчала отсечённая голова. — Эх, молодёжь, молодёжь…

Тартор молча глядел на безглавое тело, направившееся к бурчащей голове. Тело нащупало свою главную часть, подняло и вспыхнуло тёмно-зелёным, воняющим болотом, пламенем. Несколько мгновений, и на его месте осталась лишь пригоршня бурой золы.

— Мона, ко мне! — позвал Тартор.

На клич сбежались все шакалы кроме Тифуариуса, который опасливо обнюхивал останки Скуки. Как следует обнюхав и помочившись на них, самый мохнатый из четверых зверьков, радостно вывалив набок язык, побежал к хозяину.

Тартор гладил вертящихся вокруг шакалов и думал о том, что постепенно сходит с ума. Возникший в голове образ игольчатого борка заставил наёмника содрогнуться от неприятных воспоминаний.