Елена Хаецкая - Чудовище южных окраин

— Я случайно, — сказал он. — Ты же не предупредил меня, чтоб я не слушал, верно?

Он, конечно, был прав, хотя неплохо бы самому соображать, а не ждать моих предупреждений. Я решил больше не трогать опасную тему.

— Судя по этому мощному заграждению, неприступному даже для боевых верблюдов Салах-ад-дина… — начал я.

— У Салах-ад-дина не было верблюдов, что ты мелешь, Кода, — укоризненно встряла Имлах.

— Девице вообще неприлично рассуждать о боевых верблюдах, — отрезал я. — Девице прилично рассуждать только о домашнем хозяйстве.

Поставив ее таким образом на место, я замолчал.

— Ну так что? — не выдержал Исангард. — Начал — так заканчивай. Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что это препятствие является косвенным доказательством того, что мы на верном пути. Если мы ищем неприятностей, разумеется, — поспешно добавил я. — По мне так самым верным путем будет путь назад.

— Вот это уж дудки, — заявил Исангард. — Я назад не пойду, не надейся.

Я мрачно покосился на него. Я имел с ним дело без малого четыре года и за этот срок успел уже твердо усвоить, что спорить с ним бесполезно. Его надо принимать целиком, как свершившийся факт. Поэтому я задумался. Налицо факт: Исангард, который решил пройтись по смертоносным шипам, чего бы это ему ни стоило. Налицо также другой факт: полная невозможность это сделать. Нужен помощник, который владел бы достаточно результативной магией.

Имлах… Вряд ли она что-то умеет. Кикиморы или русалки — или кто она там — в таких ситуациях бесполезны. Да и не захочет она раскрываться. Для Исангарда она просто девочка, беззащитная и очень хорошенькая. Вон как он на нее смотрит. Я тоже стал смотреть на Имлах, чтобы она не воображала, что он на нее смотрит просто так. Пусть думает, что мы оба смотрим на нее с надеждой.

Но она, оказывается, даже не замечала нас. Она побледнела и с отрешенным видом повернулась к этим шипам спиной.

— Что с тобой? — Исангард очень удивился и хотел было взять ее за руку, но я остановил его.

Она сложила ладони под подбородком, словно собирая в одно целое все то немногое, что называется на земле «Имлах». Потом медленно развела ладони, отдавая это целое окружающему миру. Губы ее были плотно сжаты, но я уловил еле слышный шепот — то ли ветер прошелестел, то ли ее мысли, которые она не могла удержать в тайне. Это было что-то вроде детской считалочки:

Имлах — вздох, Имлах — сон, Имлах — мох Кукушкин Лен…

Пузыри в трясине надувались и вспыхивали радужными разводами, словно чьи-то глаза, которые следили за нами с возрастающим неудовольствием. Вырастая до размеров моего кулака, глаза эти лопались и тут же вздувались снова, уже в другом месте.

— …Имлах — мох Кукушкин Лен… — повторил голос и почти беззвучно выдохнул или простонал: — …а-а-а…

Она медленно осела на землю и откинулась назад, спиной на острые шипы. От рук, от белых косичек побежала зелень, и через мгновение все эти колючки были закрыты плотным, в несколько дюймов, слоем густого мха, в котором покачивались тоненькие золотисто-коричневые цветочки.

Исангард смотрел на все это широко распахнутыми глазами.

— Что это, Кода? — спросил он шепотом и вцепился в мою руку.

— Рот закрой, — деловито сказал я. — Ты еще не понял? До чего ты наивный, Исангард, просто удивляюсь. Она дурачит тебя, прикидывается человеком, и тебе даже не приходит в голову заглянуть в ее мысли и вычитать там как по-писаному, что ей уже лет двести, что она нелюдь и много что еще…

— Я не читаю чужих мыслей, — заявил он, помрачнев.

Только подслушиваешь, подумал я и, ступив на мох, для верности немного потоптался.

— Она превратилась, — сказал я. — Молодец девчонка! Тут мягко и шипы не прокалывают. Лучше всего не идти, а катиться, так давление меньше.

Он все еще медлил.

— Не могу я, — признался он. — Боюсь сделать ей больно.

Стоя на мху, я не выдержал и заорал:

— Так выхода же другого нет! Гуманист нашелся…

По мху прокатился вздох, и он, наконец, решился. Придерживая меч и мешок с нашим походным барахлом, он опустился на кромку мха и быстро, как будто его запустили хорошим пинком, перекатился на другую сторону ловушки. Я торжественно следовал за ним.

Да, молодец все-таки эта Имлах. Отбросила ложную гордость и показала, кто она есть. Ведь даже от феи может быть толк, если, конечно, фея постарается.

Мы выбрались на холм и почти сразу же нашли родничок. Вода в нем была необыкновенно вкусной, и я надеялся, что она не содержит в себе яда. Я уже рисовал себе в мыслях приятную картину, как мы тут отдыхаем и попиваем чаек. Поэтому я, позабыв усталость, принялся помогать, распаковал вещи и принес немного веточек, пока он валил высохшую елочку и отстругивал от ствола щепу.

Мох все еще лежал, и никакой Имлах не было в помине.

— Может быть, с ней что-то случилось? — спросил Исангард, подвешивая котелок над огнем.

— Дурак ты. Она фея, говорят же тебе. Что с ней сделается?

Мне почему-то не понравилось, что он так о ней беспокоится. Но он меня не слушал. Встав на ноги, он обвел глазами лес и болото. Уже начало темнеть, так что в сумерках он сумел разглядеть совсем немного.

— Ты последи за огнем, а я сейчас приду, — заявил он и потопал вниз, к трясине. Я смотрел, как заваривается чай, и на минуту опять подвел палку с висящим котелком над огнем, чтобы чай разок провернулся. Исангард запрещает мне это делать, говорит, что так недалеко до наркомании, но по мне, наркоманы — это те, кто не может жить без листьев ката, а чай — штука невинная.

Из темной ложбинки донесся его вопль:

— Имлах!

В голосе было столько тревоги, что я чуть котелок не выронил.

За моей спиной что-то зашуршало. Я резко повернулся и сразу же вытаращил глаза — желтые, круглые. Они всегда производят сильное впечатление на незваных гостей. Даже если гости из нечисти. На севере Пустынный Кода — весьма редкое явление, они все поначалу пугаются, потому что не знают, чего от меня можно ожидать.

Но это была Имлах. Грязная, вся в лохмотьях, еле живая от усталости и, по-моему, страшно смущенная.

— Явилась, — проворчал я, тоже почему-то чувствуя неловкость. И, встав во весь рост, крикнул, обращаясь к ложбинке: — Исангард! Она здесь!

Он примчался почти в тот же миг, и физиономия у него была встревоженная. Еще меньше мне понравилось, как он схватил ее за руки и, слегка отстранив, принялся изучать взглядом ее многочисленные царапины.

— Эх, ты… — сказал он и ласково усадил ее на бревно возле нашего костра. Он вытащил из сумки какую-то ветошь и принялся поливать ее чаем. По его мнению, ссадины лучше всего промывать именно чаем.

— Я ведьма, — тихонько созналась она. — Ты уж прости, Исангард. Не хотела тебе говорить.