Елена Хаецкая - Голодный грек, или Странствия Феодула

Все эти рассказы веселили монголов. Женщины ерзали на своих скамьях, тянули шеи и шумно переговаривались, однако с места не вставали.

Натешившись дарами, велел хан их убрать, а хин-хина отвести в юрту к одной из своих жен, дабы этот полузверь доказал делом несомненную полезность и составил бы какое-нибудь благовоние. Так расстался Феодул с хин-хином, который впоследствии вошел в милость у этой ханской жены, получил отдельную прислугу и придворный чин и даже успешно интриговал против некоторых своих завистников.

Однако вернемся к Феодулу, ибо не следует надолго оставлять его без присмотра, пока он переживает самые ужасные и самые великие минуты своей жизни.

Начал великий хан Мункэ выспрашивать Феодула о том, ради чего прибыл он в монгольские земли и что за важное дело привело его пред лице владыки Вселенной.

Феодул отвечал великому хану – пьяный пьяному, через толмача нетрезвого – весьма разумно и связно:

– Был я в Святой Земле при одном благочестивом и набожном короле, властителе франков, и вот случилось так, что Господь Бог явил ему истинное чудо, а именно: когда этот король стоял на молитве, над ним разверзлись небеса, и прямо перед королем упала грамота, вся исписанная золотыми буквами. Эти буквы были золотыми в силу великой важности сказанного в грамоте. А иные толковали так, что буквы золотые в силу их происхождения, ибо происхождение их небесное, а Бог обычно изъясняется либо золотыми буквами, либо огненными. Хотя есть у Бога буквы и каменные.

Великий хан слушал, надвинув на глаза тяжелые веки, и тихо покачивал головой из стороны в сторону. Феодул подумал о том, что Мункэ, как и двоюродный брат его Батый, любит слушать длинные повествования.

И продолжал:

– Говорилось же в грамоте следующее. Господь Бог наш писал, что великий хан – повелитель всех монголов, и китайцев, и русских, и далматинцев, и самаркандских тюрок, и армян, и многих народов – скоро сделается воистину владыкой всей обитаемой земли, без изъятия, и всяк народ станет платить ему дань и ездить к нему на поклон и за ярлыками на правление. Такова воля Бога, и великий хан непременно должен узнать ее. А королю франков Бог оставил отдельную приписку в той грамоте. Именно: Господь Бог поручал сему королю позаботиться об этой грамоте и донести ее до великого хана. Кроме того, королю франков Бог велел уговаривать других королей заключать с монголами мир и склоняться под их руку.

Все это Феодул вдохновенно плел перед Мункэ, чувствуя вместе с тем, что летит в бездонную пропасть. Мункэ же тянул какое-то бесконечное пойло, слушал нетвердое бормотание толмача, а сам глядел на Феодула и делался все строже и строже.

Наконец и Феодул, и Андрей замолчали. Подождав немного – не воспоследует ли еще каких-нибудь подробностей, – Мункэ медленно произнес:

– Воистину, великий и желанный гость в моих землях тот человек, который доставил мне эту грамоту, написанную самим Богом золотыми буквами. Где же она?

Феодул принял глубокомысленный вид и отвечал следующим образом:

– Грамота эта была доставлена мною в земли, подвластные вашему величеству, и пребывает в них и до сего дня; однако самое местонахождение грамоты от меня, увы, сокрыто. Выслушай, государь, какая беда со мной приключилась. Была при мне, как я уже поведал великому хану, небесная грамота; сверх же того – собственноручное послание благочестивого короля франков с изъявлениями глубочайшего почтения к великому хану; а сверх того – послание самого Папы Римского, который лично благословил меня доставить все эти важные бумаги в Каракорум. Все это было навьючено на одного дикого, неукротимого жеребца. И вот случилось такое, что во время пути слабая человеческая природа неумолимо взяла надо мною верх и вынудила сделать остановку. Воспользовавшись тем, что я сильно занят, коварный скакун вырвался и убежал в леса и горы, так что все пропало!

Андрей вдруг громко икнул.

– Переводи! – прошипел Феодул.

Заплетающимся языком толмач переложил историю одула на монгольское наречие.

Великий хан покачал головой и заметил со знанием дела:

– Подобные вещи происходят часто, хотя, конечно, далеко не всегда имеют столь печальные последствия. Это должно было научить тебя тщательно держать свою лошадь, когда слезаешь с нее по нужде. – И изволил поинтересоваться малозначительной персоной самого Феодула: – А к какому королевству принадлежишь ты сам?

С глубоким поклоном отвечал Феодул:

– Я пребываю под властью короля франков Людовика. Того самого, которому Господь поручил переправить к тебе грамоту.

– Скажи мне, – продолжал расспросы Мункэ, – много ли стран и народов находятся между моими владениями и землями этого короля? Ибо если он желает склониться под мою руку и выплачивать мне дань, то нас не должно разделять ничто враждебное.

– Увы! – закричал Феодул, охваченный сильным волнением. – Между франками и монголами находятся сарацины, лютые враги наши, и они-то преграждают путь! Будь дорога открыта, франки давно заключили бы с монголами мир и признали себя их данниками. Если бы только великий хан одолел сарацин и, с Божьей помощью изгнав их из Святой Земли, устранил как досадное препятствие между франками и монголами, то наши народы слились бы в один народ, а великий хан сделался бы господином над всеми языками, как и было предречено в грамоте Золотые Буквы.

Произнося перед великим ханом эти смелые речи, Феодул так и трепетал. Ибо захоти Мункэ – и сарацины были бы навсегда изгнаны из Святой Земли; а ежегодная дань монголам – небольшая цена за вечное владычество креста в Палестине.

Закончив говорить, Феодул вдруг почувствовал смертельную усталость. Он сделал знак слуге, и тот поднес ему еще чарку молочной водки. Вслушиваясь в монотонный голос толмача, который звучал немного ниже, когда Андрей переходил с лингва-франка на монгольский, Феодул тщетно пытался постичь, многое ли из его превосходной речи вместилось в убогий рассудок пьяного переводчика и сумеет ли Андрей донести до великого хана хоть малую толику растраченного Феодулом красноречия.

Долго гадать ему не пришлось. Мункэ вдруг раскрыл глаза пошире. Оказались они ясными и пугающе трезвыми. И опять холод прошелся по всей утробе Феодула.

– Желаешь ли ты провести моих людей к этому королю? – спросил великий хан. Феодул отвечал:

– Я могу привести их и к его величесту королю, и даже к великому Римскому Папе.

После этого холодный разум в глазах великого хана угас, расспросы прекратились и началась ужасная попойка, о которой Феодул не мог впоследствии вспомнить решительно ничего, кроме того, что очнулся у себя в юрте, в объятиях плоской и жесткой монголки. Прошло еще некоторое время, и Феодул с Андреем вновь были призваны к великому хану. На сей раз разговор был недолгим; угощения же не было вовсе. Из дам присутствовали только две жены великого хана, а из господ – начальник канцелярии и еще один монгол, сухощавый, горбоносый, со злыми, ясными глазами. Мункэ восседал неподвижно и как будто спал; говорил начальник канцелярии.