Юлия Латaынина - Сто полей

Наконец король заснул, и ему приснилось, как он бросает под ноги советнику голову нынешнего государя и голову наследника престола, экзарха Варнарайна, предавшего своего вассала Арфарру. Арфарра радостно улыбался – во сне было ясно, что советник необычайно мстителен, как и полагается благородному человеку.

Неревена напоили настойкой, растерли и закутали. Он, однако, не мог заснуть от боли и страха. Он лежал и думал о печальном мире за толстыми стенами, мире, в котором земля по ночам покрывается ледяной чешуей, а его, Неревена, жизнь стоит вдвое меньше жизни горожанина и в шестнадцать раз меньше жизни Марбода Кукушонка.

Он думал о том, что в его отсутствие тюфяк и укладку кто-то потрошил. Ничего, разумеется, не нашел, но сдвинул волоски, уложенные между клубков и коклюшек.

Неревена, храмового послушника, сам экзарх Варнарайна послал в страну ложных имен следить за королевским советником. Взглянул своими мягкими глазами в глаза Неревена, махнул нешитым рукавом, шепнул: «Все для общего блага!» – приворожил, как всегда умел привораживать, и послал.

А королевский советник не спал, как обычно, потому что со студенческих лет привык ночами читать и наблюдать за звездами, а во рту держать камешек, чтобы почувствовать зубами, когда засыпаешь. Наука эта весьма его занимала, хотя он считал ее совершенной химерой и полагал, что множество предсказаний не совершилось бы, не будь они предсказаны.

И сейчас гороскопа на его столе не было, а были чертежи дамбы.

Закричала далекая сова, вздрогнули зеркала. Стало одиноко и страшно. Советник встал и, нагнувшись, прошел в темный чулан, где поскуливал на тюфячке Неревен. Стал осторожно гладить мальчика по голове; в конце концов, ближе никого не было, мангусту убили.

Неревен повернулся: два человека пожалели его сегодня – советник и чужеземец.

– А про людей из-за моря рассказывают, – сказал Неревен, – что они накрываются ушами, как лопухом, и ноги могут отстегивать.

– И про Горный Варнарайн то же рассказывают, – сказал учитель. – Ты приехал, однако, и увидел, что люди с виду такие же, однако общество – одноногое, одноглазое и накрывается – лопухом. Народ всегда прав. Все басни истинны, но не прямо, как язык богов, а в переносном смысле.

– А эти купцы, – сказал Неревен, – они глупые. Зачем этот торговец вступился за меня, если не умел драться? Что они за люди?

– Не знаю, – сказал Арфарра. – Семьсот лет назад было такое на юге. Явился корабль с торговыми людьми и отплыл с товаром. А вскоре эти люди увидели, что империя слаба, и разорили своими набегами всю провинцию. Ведь пиратство прибыльней торговли, а дикие народы ужасно склонны к прибыли.

– А-а, – сказал Неревен, – вы думаете, что эти люди приведут за собой пиратов? Поэтому и приказали их арестовать?

– И пиратов, – сказал Арфарра, – и неизвестные болезни. Так уж повелось, что в мир приходит гораздо больше дурного, чем хорошего, и как мне видеть в этих людях хорошее, если Марбод Кукушонок лазит с ними за волшебным мечом, а Даттам видит в них собратьев по плутням?

– Учитель, а вы правда наколдовали так, что меч Марбода разлетелся на части?

– И как это было?

– О, это было чудесно, – ответил Неревен, – морды на эфесе меча торговца вздыбились и закричали, а клинок перешибло светом.

Арфарра улыбнулся. Неревен был вот уже третий человек, который рассказывал ему эту историю. Было просто удивительно, как много несуществующего видят люди, особенно если возбуждены.

Перешибло светом… Арфарра-советник, автор двух трактатов об оптике, двадцати лет попавший за них в императорскую академию, лучше других знал, отчего это невозможно. Поджечь паклю? Запросто. Перешибить клинок? Исключено.

– Я это был или нет, неважно, – ответил Арфарра, – но рассказывать об этом ты будешь именно так.

Арфарра еще долго сидел за чертежами дамбы и новым разделом уголовного уложения. Разрубленный клинок не шел у него из головы, и в советнике понемногу просыпалось любопытство ученого, почти начисто уничтоженное заботами политика, пустившего многие из сделанных храмом открытий на мелкое государственное колдовство.

Как бы посмотреть на этот клинок? Любопытно, что именно с ним случилось: говорят, старые ламасские мечи действительно вот так могут внезапно сломаться, – усталость в металле, напряжения между слоями… Это могло бы быть любопытно для тех, кто делает новое оружие.

Но Марбод унес рукоять с собой, а другой обломок куда-то утащили его дружинники.

Советник Арфарра положил про себя разыскать клинок, если у шпионов его будет к тому возможность. Впрочем, – подумал он, – завтра суд, и что случилось с клинком непременно выяснится на суде.

С утра король послал людей к Золотой Вершине. Судя по следам, ночью к отвесным скалам подскакали семнадцать всадников и пропали. Возвращались другим путем, а другого пути нет. Хаммар Кобчик, понизив голос, сказал:

– У Золотого Государя на скале, однако, пропала печать с пояса.

О, Шакуник! Как же – пропала, когда выскользнула и осталась – там!

Еще нашли следы заморского торговца, Бредшо. Он, действительно, непонятно с чего, бродил в Мертвом Городе, а потом бежал тысячу шагов к храму Виноградного Лу, хотя никак не мог услышать с такого расстояния крики, если только у него не были заколдованы уши.

В час, когда сохнет роса, король с советниками сошел в серединную залу: золотой гранат, набитый зернами людей, и сел творить суд. Совершили возлияния; знамения были для правосудия благоприятны.

Самоличный суд всегда был одной из главных обязанностей королей аломов, но те ей, увы, частенько пренебрегали.

Варай Алом, однако, вот уже целый год почти каждое утро сидел под судебным деревом той области, которую посетил двор, и суд всегда был публичный, чтобы сразу иметь свидетелей и осведомлять людей о приговорах.

Предки короля раздали иммунитетные грамоты, запрещавшие доступ в поместья королевским чиновникам, но не самому королю, и теперь король ездил по поместьям и судил со справедливостью, присуждая к штрафам, смертям и увечьям, наводя страх на знатных и наполняя радостью сердца бедных. Хозяева поместий ругались, что от штрафов да налогов в последний год казна пополнилась больше, чем от походов. А ведь если казна пополняется от налогов, а не от походов – значит, в королевстве что-то не так.

Увы, подумал король – они преувеличивали. Когда-то деньги, собираемые со свободных за неприсутствие в суде, приносили даже больше, чем штрафы за убийства и грабежи, – а теперь свободные научились от свободы избавляться. Крупный разбойник разоряет чужую землю до тех пор, пока крестьянин не отдает ее. Учинивший насилие бедняк опять-таки норовит продать свою землю могущественному человеку и получить ее обратно в пользование. Воистину, как говорит советник, одни утрачивают свободу, чтобы защититься от насилия, другие – чтоб иметь возможность творить его безнаказанно.