Елена Хаецкая - Ведьма

Ее чуткие ноздри ловили сотни ароматов: опавшей хвои, папоротника и мха, можжевельника и дикой смородины. И запах теплой крови — какой-то крупный зверь проходит невдалеке, олень, должно быть.

Рехильда шла, не веря себе, и тонула в новых ощущениях. Ей казалось, что она вернулась домой. В дом, которого никогда не знала. Наконец она вырвалась из плена тесных стен и вечных обязательств перед людьми, для нее почти чужих, — теткой Маргаритой, мужем.

Только лес и она, Рехильда Дорн [1].

Хильда Колючка.

А потом и она исчезла тоже. Остался только лес. Рехильда перестала ощущать себя, она точно растворилась во всем, что ощущала, осязала, обоняла, слышала. И стала частицей ночной тьмы.

Потом из этой тьмы вышла вторая черная тень, такая же невесомая и несуществующая, как сама Рехильда, и потому женщина не испугалась.

В лунном свете она разглядела незнакомца. Это был мужчина, высокого роста, бледный, растрепанный. У него был большой тонкогубый рот, острый нос. Пристально глядели на Рехильду светлые глаза. Прядь вьющихся волос выбилась из-под капюшона, упала на лоб, разделив лицо словно бы шрамом.

— Здравствуй, Хильда Колючка, — сказал мужчина.

— Здравствуйте, господин, — ответила Рехильда и поклонилась.

Он подал ей руку, и она приняла эту руку — холодную, сухую, узкую. И они вместе пошли по тропинке, углубляясь все дальше в лес.

— Можешь называть меня Агеларре, — сказал незнакомый человек.

Имя было чужеземное, но Рехильду это не удивило. И она снова нагнула голову в легком поклоне:

— Хорошо, господин Агеларре.

Агеларре рассмеялся негромким, хрипловатым смешком.

— Умница, моя девочка.

Она улыбнулась в темноте. Ей было хорошо с этим человеком. Он нравился ей. Она вспомнила о сожженной деревне и подумала: его обязательно нужно предупредить о том, что в этих краях небезопасно.

— Поблизости бродит банда мародеров, господин Агеларре, — сказала Рехильда. — Будьте осторожны, прошу вас.

— Спасибо, мышка.

Она удивленно вскинула на него глаза — что за странное обращение. Но большой рот улыбнулся ей, и глаза улыбнулись, и она покрепче уцепилась за его острый локоть.

— Божье попустительство заходит слишком далеко, — проговорил Агеларре и скривил губы, — если он позволяет всякому зверью убивать ни в чем не повинных людей, сжигать их дома и посевы.

— Вряд ли те солдаты, которые сделали это, счастливы, — робко возразила Рехильда. — Их грех — самое тяжкое из наказаний. Так говорит наш священник, отец Якоб, и мой муж тоже так считает.

— Да, но они живы, эти солдаты, а их жертвы — мертвы. Разве жить — не высшее благо, доступное человеку?

— Разбойники попадут в ад, — убежденно сказала Рехильда.

— В ад, — задумчиво повторил Агеларре. — Но когда? Не лучше ли позаботиться о живых, чем оплакивать мертвых? Девочка, я вижу в тебе доброе сердце. Скажи, что бы ты отдала за дар помогать людям?

— О, — не задумываясь, ответила Рехильда, — все, что угодно.

И ее глаза наполнились слезами.

Господин Агеларре провел рукой по ее волосам, ловко и незаметно распустил ее прическу, и волна светлых, рыжеватых волос упала на плечи женщины, закутала ее почти до пояса.

— Какие прекрасные косы, — сказал Агеларре.

— Вы хотите взять их? — спросила Рехильда.

— Нет. — Он помолчал немного. — Ты никому не расскажешь о нашей встрече, девочка-Колючка?

— Нет, господин. Конечно же, нет.

Рехильде и в голову не приходило, что возможно иное.

— Так ты думаешь сейчас, пока ночь и мы с тобой в лесу. А когда настанет утро?

Рехильда остановилась на лесной тропинке, удивленно посмотрела на него.

— А когда ты пойдешь в церковь? — сказал Агеларре.

— Я никому не скажу, — повторила Рехильда.

Он поцеловал ее в лоб холодными губами.

— Умница. — Он улыбнулся. — На Оттербахском руднике живет один безобразный старик, Тенебриус. Тебе он знаком?

— Да, господин. Кто же в Раменсбурге не знает Тенебриуса?

— Он непригляден внешностью, но хранит в уме несметные богатства знания. Сходи к нему, мышка. Ему можешь назвать мое имя. Только ему, поняла?

Он взял ее за подбородок, обратил к себе прекрасное лицо. Женщина смотрела на него не мигая, преданно, с любовью. Потом отпустил, и она прижалась к его плечу.

— Слушай, — сказал Агеларре. — Слушай темноту.

Рехильда снова раскрылась ночному лесу, окружавшему ее, и неожиданно услышала: где-то плакал тоненький голосок.

— Кто там? — спросила она.

Агеларре взял ее за плечо и слегка оттолкнул от себя.

— Иди, Рехильда Миллер. Под кучей палой листвы найдешь огонек жизни, готовый угаснуть.

Рехильда доверчиво посмотрела в ночную темноту. И пошла на звук. Она даже не заметила, как Агеларре исчез.

Неожиданно она споткнулась о что-то теплое и мягкое. Плач сменился придушенным визгом. Какое-то существо начало барахтаться под руками Рехильды, отбиваться, лягаться. Острые зубы попытались ее укусить.

Рехильда вскрикнула.

Существо вырвалось и бросилось бежать. И вдруг остановилось, медленно повернулось, наклонило голову.

— Не бойся меня, — сказала Рехильда Миллер.

— Где солдаты? — спросило существо.

Это был ребенок. Девочка лет десяти.

— Не знаю. Они ушли.

— Деревня сгорела?

— Да. Дотла.

— А люди?..

— В деревне никого нет, — сказала Рехильда. — Может быть, остались еще живые, которым удалось бежать, как тебе.

— Но мне вовсе не удалось бежать, — сказала девочка. — Это двое солдат утащили меня в лес, чтобы им не помешали… А потом бросили здесь.

Рехильда осторожно подошла поближе.

— Как тебя зовут, дитя мое?

— Вейде, — сказала девочка. И осмелев спросила: — А вас, госпожа?

— Рехильда Миллер.

Она протянула Вейде руку и крепко сжала детские пальцы. И они пошли по тропинке из леса, к тлеющим развалинам деревни. Когда женщина и девочка выходили из леса, одежда у обеих была в крови.

Разоренное человеческое жилье еще сохраняло тепло людского присутствия. Как не остывшее еще одеяло, где только что спали.

— Значит, он назвался «Агеларре»? — переспросил Иеронимус, улыбаясь уголками губ. — Как он выглядел?

— Рослый. Бледный. Худой. У него большой рот. И глаза как будто глядят в самую душу.

— Он красив?

Женщина смутилась. Она никогда не задумывалась над тем, красив ли господин Агеларре.

— Не знаю… С ним спокойно. Он добрый.

— «Добрый бог для людей», не так ли?

— Если угодно. — Рехильда побледнела, сообразив, что только что призналась в святотатстве. — Вы не записали этого, господин? Я совсем не то хотела сказать.

— Я допрашиваю тебя без нотариуса, — напомнил ей Иеронимус фон Шпейер. — Нас только двое, ты и я. Для того, чтобы твои слова осудили тебя, необходимо по крайней мере наличие двух свидетелей.