О. Григорьева - Набег

На ум Сигурду пришел лишь один ответ. Подражая Ардагару, бонд загадочно произнес:

— Пути Господни неисповедимы.

Бородач расстроенно запыхтел, отступил. Сидящий рядом с Сигурдом Иствелл ухмыльнулся:

— Ты говоришь, как монах.

— Я научился говорить по-разному, — ответил Сигурд.

Ободрит нравился ему. Было неясно, раскусил он уловку Бьерна или искренне поверил в Божью кару, но от него веяло приятной надежностью человека, умеющего жить на земле. Было в нем что-то родственное…

— Мне сказали, у тебя есть хорошие ковры?

«Когда успел?» — Сигурд кивнул.

— Поговорим… — заверил его ободрит. Тяжело поднялся, подступил к Бьерну: — Не думаю, что христианский Бог будет обижен на конунга Хорика, если тот откажется защищать город франков. Но он наверняка обидится, если Хорик позволит разрушителям Гаммабурга уйти с награбленным… Подумай об этом, ярл.

Ободрит все понимал. Он понял даже больше, чем ухватившийся за уловку Ардагар. И дал дельный совет. Конечно, датский конунг не станет защищать город своего соседа Людовика. Но если Клак все же нападет на монастырь Гаммабурга и разорит город, все изменится. После наказания богоотступника Хорику достанется награбленная Клаком добыча и слава поборника справедливости и новой веры. Первое укрепит его власть в Дании, второе даст новых друзей средь франкских и саксонских епископов. Значит, в Данию потянутся монахи, желающие просвятить язычников, построить храмы, обучить счету и грамоте детей ярлов. У них будут деньги для конунга и много сил для работы. И то и другое Датчанину не помешало бы… А подловить Клака на выходе из устья Лабы и налететь на него из укрытия было куда проще, чем сходиться с ним в прямом бою.

Но Хорик может не захотеть ссориться с фризами…

- Я подумаю, — устало сказал Бьерн. Заметил довольное лицо Сигурда, отвел взгляд. — Подумаю…

Марго спала так крепко, что ничего не услышала. В ее маленькой пристройке всегда было тихо, сюда едва доносился шум со двора, и даже колокольный звон плыл мимо, слабыми отголосками тревожа спокойное одиночество дома. Марго устала за день: помимо уборки двора, ей пришлось помогать монахам чистить хлев, ведь перед праздником святого Якова все должно было сиять чистотой. Бьерна и Ардагара не было уже много дней, зато дважды приходила Элиса, а отец настоятель обещал Марго подарить ей к празднику отрез голубой ткани, такой тонкой и прекрасной, какой не было даже в лавке у Гейнцев.

В предвкушении праздника Марго помолилась и легла спать. Ей ничего не снилось, поэтому громкие крики и боль, вырвавшие ее из покоя, сперва показались Марго началом сновидения. Боль была такой сильной, что Марго задохнулась и захотела, чтобы сон побыстрее кончился. Но он не кончался. Наоборот, следом за болью появился запах гари, всполохи огня, крики и два незнакомых бородатых мужика. Один размахивал факелом и, что-то выкрикивая, касался пылающей паклей стен маленького жилища Марго. А другой возвышался прямо над девочкой с тяжелым мечом в одной руке и большой чашей для омовений в другой. У него была грязная шея, пятно сажи на щеке и толстые красные губы. Он пинал Марго ногой в бок и, выпячивая губы, хохотал, глядя, как она пытается уползти от удара.

Яркие желто-красные языки пламени облизывали стены, лавку, приступку у двери, смыкались на потолке, выплескивая клубы черного ядовитого дыма.

Марго задыхалась, не понимая, снится ей все это или нет, и не знала как проснуться. Смотрела на всполохи, выползающие из-под огненной головы факела, вскрикивала от ударов, кашляла.

— Брось ее, Эрик! Идем! — Тот, что поджигал стены, взмахнул факелом, распахнул дверь.

Огонь радостно захрустел, потянулся к выходу, разросся, заполняя собой весь дом. Марго стало жарко и страшно. Стоящий над ней воин перестал смеяться, размахнулся чашей. Большое и плоское дно чаши полетело в лицо девочке.

Она не почувствовала удара, просто вдруг стало темно…

А когда она очнулась, вокруг было светло и свежо. На щеки крапал мелкий дождик, в сером небе плавали чайки. Пол под Марго тоже плавал. Бок и спина болели. И еще першило в горле, как будто она надышалась дыма. Ничего не понимая, Марго села, огляделась.

Рядом с ней сидели и лежали люди. Очень много людей. Все они были молчаливые, грязные и избитые. Некоторые стонали. У женщины с седыми волосами, которая упиралась плечом в колени Марго, на затылке запеклась кровь, а порванная на спине рубашка обнажала бугорки позвоночника в красных ссадинах.

Из-за тесноты Марго не видела, где она находится. Попыталась подняться, но что-то удерживало ее руки за спиной, мешая встать.

— Не надо, — хрипло сказал мужской голос позади Марго.

Она опустилась обратно, повернулась.

Позади нее сидел высокий и тощий монах. Марго узнала его — Симон. Толстая веревка, обматывающая ноги Симона, тянулась к его запястьям, охватывала их и поднималась к горлу, стягивая его жесткой петлей. От петли она ползла дальше, к Марго, обвивала ее связанные за спиной руки. Затем, пролезая под локтями, оплетала такой же, как у Симона, петлей шею женщины с седыми волосами. Поначалу Марго не заметила ее из-за растрепанных волос женщины.

- Не двигайся, иначе петля затянется, — сказал Симон.

У него были очень грустные глаза.

— Это — сон? — спросила Марго.

Симон печально улыбнулся. На его нижней губе вздувался багровый синяк, наплывал на щеку. Обритая голова монаха казалась серой от пепла.

— Нет, девочка. Это — люди Клака.

Марго вспомнила: «Клак — властитель Фризии, бывший датский конунг, изгнанный Хориком из Дании». О нем очень часто говорили с раненым викингом Ансгарий и Ардагар. Боялись, что он нападет на город…

«Не зря боялись…» — Марго выпрямилась и вытянула шею, желая за спинами сидящих людей увидеть загадочного Клака. Но людей было слишком много, а Марго была слишком маленькой. Лишь один раз из-за макушки седой женщины она увидела плечи и голову какого-то незнакомого человека. Его волосы на висках были заплетены в косички, похожие на косички Бьерна, а переносицу рассекал шрам, делая ее толстой и некрасивой. Голова человека проплыла, качнулась вместе с полом под Марго и скрылась из виду за спинами пленников.

— Почему все качается? — спросила Марго у Симона.

Синяки на ее боках болели, но отец нередко бивал ее гораздо сильнее, и Марго привыкла к боли. Страха тоже не было. Она понимала, что должна бояться, но почему-то не боялась, будто все происходило вовсе не с ней. Может быть, все-таки это был сон, и Симон оставался частью этого сна.?

— Мы на корабле фризов, — сказал монах.

Пожевал губами, нащупывая синяк и опухоль вокруг него, потом облизнул его языком, предупредил: