Юлия Латынина - Повесть о Золотом Государе

— Отчего это он такой свежий?

Велел схватить проводника, повесить рядом и бить палками. Юноша сначала упорствовал, потом сознался:

— Брат хотел заманить вас в ловушку, в ущелье — засада.

— Видно, эта сволочь и в самом деле торговала зерном! — воскликнул тысячник Шемад.

Даттам кинулся в Анхель, но было уже поздно: на пути столкнулся с бегущими повстанцами. Баршарг, увы, спрятал иглу в вате! Заманил Нейена в свой город, перерезал его людей, переодел солдат в их одежду и в ту же ночь на рассвете с безумной дерзостью проник в Анхель.

И надо же было такому случиться, что именно в эту ночь в Анхель пришли храмовые баржи с рисом.

Некоторые потом говорили, что Рехетта заранее через своих маленьких человечков знал, что Баршарг — изменник, и хотел погубить Нейена и Даттама. Достоверно известно только одно: как войска Даттама ушли от катальпы в зеленом ущелье, мертвец сорвался с ветки, хлопнулся оземь и предстал перед Парчовым Старцем Бужвой:

— Даттам избег воли Неба. А почему? Потому что не верит не только в богов, но и в людей… Разве это может быть терпимо?

Через неделю Даттам нарядился в зеленый плащ монаха-шакуника и отправился в столицу провинции выяснять у храма Шакуника судьбу купленного им риса. Была середина лета, сушь, в каналах и канавках сухой гной: это Бажар разрушил дамбы левого Орха, и еще под самым городом гусеницы перекрошили землю. Во рту у Даттама тоже стало сухо: он почувствовал, что болен.

Даттам прошел по городу: объявлений новой власти никто не срывал и не ел. В одном из объявлений за его голову давали две тысячи и говорили, что это его огненные забавы спалили год назад рисовые склады. Вдруг раздались радостные клики, загустела толпа. Даттам подошел: посереди ликующего народа стоял человек в небесно-голубом кафтане и читал такой указ:

— Отчего случилось восстание? Оттого, что чиновники прежней власти угнетали народ. Души их почернели от жадности, зубы народа — от гнилых корней. Увы! Мы, император Великого Света, небрежно исполняли веления богов! Почему же коварные царедворцы не укоряли нас за это? Если бы народ не угнетали и не обманывали — неужели бы взялись за оружие!

Что это? — стал расспрашивать Даттам, — и что же услышал! Как раз в это время государь узнал о размерах бедствия и ужаснулся. Сместил виновников с должностей, а иные умерли от огорчения. Господин Падашна, мучимый раскаянием, отказался от должности наследника и удалился в монастырь, а наследником государь по совету людей благоразумных избрал своего троюродного племянника Харсому. Тот немедленно отправился в Варнарайн во главе войск.

В списке чиновников, сопровождавших нового экзарха, значился и Арфарра — не стал-таки монахом… У Даттама в голове все как-то смеялось, он подумал: Харсома — мой друг, с Харсомой я договорюсь о сдаче. Как Баршарг… Баршарг, стало быть, действовал тоже по приказу Харсомы…

Даттам отправился в храм Шакуника.

У входа в храм людей было больше, чем травы в поле, — храм раздавал голодающим рис. Главное здание храма стояло на площади, по витой лесенке на колокольню бежал монах, и колокольня была такая высокая, что, казалось, вместо колокола на ней повешено солнце. А сам храм — как колесница: на восьми стенах — восемь колес, восемь колес о восьми спицах, в каждой спице восемь шагов. Воры побоялись, власти остереглись — хватать колесо за спицы…

Вдруг рядом — женский голос:

— Слышь, монашек, — а у входа в храм с утра чегой-то обыскивают…

Даттам вздрогнул и понял, чей рис храм раздает голодающим… Пошел бочком из толпы. Глядь — в переулке конный патруль:

— Что-то этот монах больно похож на мятежника.

Тут же его схватили четверо за руки и поставили перед начальником. Тот сидел на коне и держал меч в левой руке, а щит в правой. А начальник, надо сказать, и не думал, что перед ним повстанец, а просто накануне проигрался в кости и хотел получить с прохожего на отыгрыш.

— Ты кто таков?

Даттам промолчал, а в народе стали кричать:

— Совести у вас нет! Государь амнистию объявил, а вам — на аресте нажиться…

Рядом со стражниками стоял мальчишка-разносчик, державший на голове плоскую корзину с салатовыми кочанами и жареным гусем. Один из стражников вытащил гуся из корзинки и начал есть. Тут разносчик обиделся, — шварк корзинкой о голову стражника. Кочны так запрыгали по мостовой. А Даттам вырвался из рук стражников, подскочил к начальнику и ударил по щиту ногой. Щит прыгнул и своротил тому всю челюсть. Другого стражника Даттам заколол ножом и бросился бежать.

— Вот это молодец! — кричали в толпе.

А Даттаму совсем стало плохо. Он добежал до городских ворот, принял степенный вид и даже понять не может — это желтые куртки или желтые пятна у ворот. Разобрался, наконец, что куртки. Потихоньку прошел колоннадой синего храма и вылез из города по старому водопроводу, разрушенному его машинами.

Даттам побежал по дороге прочь от столицы: солнце палило над самой головой, все деревья покорежились и увяли, вдоль дороги — только столбы с предписаниями и без тени. И у самого седьмого столба прямо под иршахчановым оком — кучка всадников, и свернуть некуда. Поравнялись; на переднем всаднике бирюзовый кафтан, трехцветный шнур по оплечью, и глаза золотые, как яшмовая печать — секретарь экзарха, Арфарра.

Арфарра оглядел бродячего монаха, побледнел и ткнул коня носком сапога. Всадники поскакали дальше. Вдруг один из них обернулся и говорит:

— Слушай, божья птичка, где это ты по такой жаре промок по пояс? Неужто теперь из города выпускают только по водопроводу?

Тут, однако, иршахчаново око со столба подмигнуло Даттаму, и дорога вспучилась, и Даттам вместо ответа упал ничком прямо в пыль…

А дух дорожного столба задернул око и доложил:

— Преступник схвачен. Обидно, однако, что обязанности за чиновников земных выполняет лихорадка, да еще из варварской страны…

Даттаму чудились всякие ужасы, мертвецы на золотых ветвях, приходил Мереник и хохотал: «Ну, так кто из нас неудачник…» , было видно, что у секретарей в управе Бужвы — сероводород вместо крови.

Через неделю Даттам очнулся: каменный мешок, стены сочатся слезой, как соевый сыр, руки склеены веревкой, а волосы и платье — кровью и тухлым яйцом. Каждый день, пока он был без сознания, стражники обкладывали его бычьими потрохами и били над ним гусиные яйца, — лучшее средство против колдовства…

Вечером на Даттама надели белый плащ и снесли в судебную залу, где по семи углам курились треножники и на письменном коврике прилежный секретарь растирал тушь. Однако, надо сказать, от Даттама так мерзко несло гусиной кровью, что даже аромат «мира и спокойствия» не помогал. А в восьмом углу сидит человек — в простом платье без знаков различия, брови — оправа, глаза — жемчужины, так и чувствуют собеседника. Исхудавший, озабоченный — Харсома!