Юлия Латынина - Повесть о Золотом Государе

— Ну, — говорит девица, — ни дать ни взять — пастушок Хой от подводных прях.

Она уже все знала, — заплакала, показала объявление, вынула маринованную курицу и вино, стала потчевать. Даттам ее совершенно не боялся. Казенные девушки хоть и обязаны рассказывать о гостях, однако платить им за это не платят, а за бесплатно кошку ловят не дальше печки. Разве это хорошо? Обманывают государство, искажают связи, — ведь если нет донесений, как узнать настроение народа?

Даттам прочитал объявление и покачал головой:

— Колдовство! Тоже мне, выдумают…

Девица возразила:

— Раз написано в докладе — значит, правда. Не докладу же лгать? Только это не тебя хотели сглазить, а Харсому, — ведь это он тебе пропуск дал…

Даттам поглядел вокруг. Уютно! Ларчики, укладки, брошенное рукоделье. Над жаровней бегают огоньки, дымчатая кошка возится с клубком, занавесь с белыми глициниями чуть колышется от тепла…

— Так что же, — сообразил Даттам, — у Харсомы тоже неприятности? Он, стало быть, не придет?

Девица заплакала.

— Придет, обязательно придет. Ты его совсем не знаешь. Ты думаешь, ему я или ты нужны? Нынче во дворце заведено проводить ночь за занавесью с белыми глициниями, вот он и хочет показать, что такой же, как все…

Надо сказать, что девица просто не хотела говорить Даттаму правды: Харсома к ней ходил не только блудить, но и получать те самые сведения, которые девица не сообщала правительству.

Через день пришел Харсома. Девица, однако, спрятала Даттама в резной ларь и говорит:

— Лежи смирно, что бы над тобой ни делалось.

Вот они с Харсомой кормят друг друга «рисовыми пальчиками», как вдруг прибегает маленькая девочка:

— Ой, тетя Висса! Там у соседнего колодца схватили этого, который к тебе захаживал… Даттама…

— Ой, — говорит девица Харсоме, — что же делать?

А Харсома побледнел и спросил:

— Какая стража? Желтая или со шнурами?

Девочка говорит:

— Со шнурами, как у вашего дяди…

Харсома кинул девочке монетку, та ушла. А Харсома сел на ларь и, улыбаясь, стал качать светильник так, что масло капало сквозь резные щели.

— Все в порядке, — казал Харсома. — Дядя мне обещал: раз колдун, значит, убьют при попытке к бегству.

Помолчал и добавил:

— Так я и знал, что попадется. Вот ведь — книжники! Механизмы делать умеют, а как до дела: еще не пошел, а уже споткнулся. И Арфарра такой же. И такие-то умники советовали Иршахчану!

Тут, однако, девица расстелила шелковый матрасик, забралась за полог с глициниями, и им с Харсомой стало не до разговоров. Когда Харсома ушел, девица вынула Даттама из ларя и говорит:

— Ну, как ты себя чувствуешь?

— Да, — сказал Даттам. — Мне Арфарра рассказывал про истинное познание : исчезают слои и пелены, пропадают опоры и матицы, остаешься ты один на один с Великим Светом… Вот я, кажется, понял, что значит, без опоры, без матицы, один на один с Великим Светом.

Свесил голову и добавил:

— И умирать не хочется, и жить тошно…

— Да за что ж ты ему так опасен? — полюбопытствовала девица.

Даттам промолчал, а сам вспомнил документы, которые подделывал по просьбе Харсомы. Да еще Даттам мог показать, что это Харсома свел его с богачом Арраветом…

Утром Даттам встал: девица укладывает узлы, на столе — палочки для гадания, рядом в черненой плошке — бульон с желтыми глазками.

— Поешь на дорожку, — говорит девица.

— Это из чего сварено? — говорит Даттам.

— Это, — говорит девица, — меня мать учила, как человека хитрым сделать.

Даттам пригляделся: а в одном из глазков свернулся каштановый волосок, совсем как у Харсомы.

А девица продолжала:

— Мне сегодня ночью Золотой Государь приснился. Говорит: брось все и иди с Даттамом в Иниссу, в деревню к бабке. Суп — супом, а без подорожной и один ты у третьей заставы сгинешь.

Даттам доел суп, посмотрел на нее и подумал:

«Верно, Харсома — большое дерево, что ты не хочешь стоять под ним во время грозы.»

До Иниссы дошли через месяц. Была весна: ночи усыпаны звездами, земля — цветами. Ручьи шелестят, деревья в зеленом пуху, плещутся в небе реки. Крестьяне пляшут у костров, ставят алтари государю и селу, и восходит колос, как храм, отстроенный с каждой весной.

У Даттама сердце обросло кожурой, он научился обманывать людей — особенно крестьян. Про крестьян он думал так: царство мертвых, еда для чиновников. За сколько времени постигнешь книгу — это зависит от тебя, а за сколько дней созреет зерно — от тебя не зависит. Механизм можно улучшить, а строение зерна неизменно, как планировка управ. Вот крестьянин и привыкает быть как зерно, разве что портится от голода и порой пишет доносы небесным чиновникам, именуя их молитвами.

Даттам пожил в Иниссе неделю, семья девицы к нему пригляделась:

— Ну что ж, работящий, дюжий. Кто возьмет в жены «сорванную веточку», как не тот, у кого и пест сломался, и ступка исчезла…

На восьмой день девица с Даттамом работали в саду, обирали с персика лишние цветки, чтоб плоды были крупнее: он на земле, а она — на дереве. Девица говорит:

— В третьем правом доме сын умер, — если хочешь, они тебя сыном запишут.

Даттам усмехнулся и сказал:

— Чиновником я быть не могу , а крестьянином — не хочу.

— Если это из-за меня, — говорит девица, — так у меня сестренка есть, непорченная.

— Нет, — говорит Даттам, — это из-за меня.

— Ну что ж, — говорит девица, а сама плачет, — отшельники тоже мудрые люди.

— В отшельники, — говорит Даттам, — уходят те, кто танцевать не умеет, а говорит — пол кривой.

Тут девушка рассердилась.

— Ах ты, умник! Я вот стою на дереве, хоть и на нижней ветке, а ты у корней. Если ты такой умник, смани меня вниз.

Даттам сел на землю и говорит:

— Вниз я тебя заманить не могу, а вверх — пожалуй, попробую.

Девушка слезла, подбоченилась и говорит:

— Ну, попробуй!

А Даттам смеется:

— Вот я тебя вниз и заманил, чего тебе еще надо.

— Да, — вздохнула девушка, — накормила я тебя на свою беду, стал ты как Харсома… И куда ж ты пойдешь?

— В Варнарайн, — говорит Даттам, — в родной цех. А там — посмотрим.

Летом в Варнарайне появилось много небесных кузнецов. Ходили по деревням — махнет рукавом и вспашет за крестьянина поле, или ребенка вылечит. Бывало также: распадется казенный амбар, зерно исчезнет, — глядь, а оно уже в крестьянских закромах. Противозаконного, однако, не говорили, толковали амбары так: всякий человек имеет право на произведенное его трудом, и возникает все из труда, и отнимать труд не позволено никому. Власти же ныне кормятся не трудом, а насилием, ловят рыбу сплошною сетью, едят ворованное, носят краденое, перелили печати на половники. А народ — как зерно на молотильном камне.