Глен Кук - Белая роза

К дьяволу. Я менгиров насквозь пробью, если придется…

Сознание мое наполнило видение. Праотец-Дерево передавал сообщение напрямую. И наступила тишина: только фъють – исчезли менгиры.

Со стороны Дыры несся гомон. Чтобы выяснить, кто устроил представление, выбежал весь Отряд.

Первым добежал Молчун.

– Одноглазый, – выдавил я. – Одноглазого мне. – Кроме меня, он единственный, кто что-то смыслит в медицине. И, несмотря на склочность, указания мои выполнит.

Тут же явился Одноглазый, а с ним еще человек двадцать. Дозорные не оплошали.

– Лодыжка, – сказал я. – Может, сломана. Света дайте сюда. И лопату, мать ее.

– Лопату? Головой ударился? – переспросил Одноглазый.

– Я сказал, принеси. И что-нибудь против боли.

Материализовался Ильмо, застегиваясь на ходу.

– Костоправ, что случилось?

– Старик захотел поболтать. Каменюги меня привели. Говорит, что решил нам помочь. Только, когда я уши развесил, эта рука в меня вцепилась. Чуть ногу не оторвала. А шум – это Дерево говорило: «Не хулигань».

– Закончишь с ногой – отпили ему язык, – приказал Одноглазому Ильмо. – Что ему надо, Костоправ?

– Уши в Дыре забыл? Помочь нам справиться с Властелином. Говорит, обдумал и решил, что оставить Властелина в земле – в его собственных интересах. Помоги встать.

Усилия Одноглазого начали приносить плоды. Он прилепил к моей лодыжке – раздувшейся к этому времени втрое – один из своих травяных шариков, и боль спала.

Ильмо покачал головой.

– Если ты мне не поможешь встать, – процедил я, – я тебе ногу сломаю.

Ильмо с Молчуном подхватили меня под мышки и поставили.

– Лопаты принесите, – приказал я. Мне тут же подали с полдюжины. Солдатских, конечно, не заступов. – Раз уж вы собрались мне помочь, волоките меня к Дереву.

Ильмо зарычал. На мгновение мне показалось, что заговорит Молчун. Я посмотрел на него с выжидающей улыбкой. Двадцать с гаком лет жду.

И ничего.

Но что бы ни случилось, на челюстях Молчуна всегда висел стальной замок. Я видел его таким злым, что он готов был глодать гвозди, и таким возбужденным, что он терял контроль над сфинктерами, но нарушить молчание его не могло заставить ничто.

В ветвях Дерева еще метались синие искры. Звенели листья. Свет луны и отблески факелов смешивались, от каждой искры пускались в пляс немыслимые тени…

– На другой стороне, – скомандовал я своим носильщикам.

Раз я не вижу его отсюда, он по другую сторону ствола.

Ага, вот и он, в двадцати футах от комля. Росток. Немного выше человеческого роста.

Одноглазый, Молчун, Гоблин – все наши выпучили на него глаза, как стая обезьян. Кроме старины Ильмо.

– Притащите пару ведер воды и хорошо промочите землю, – приказал он. – И найдите старое одеяло, чтобы мы могли замотать им корни вместе с землей.

Прямо в точку. Крестьянин, чтоб его.

– А меня спустите вниз, – потребовал я. – Хочу сам посмотреть лодыжку, при свете.

На обратном пути мы с тащившими меня Ильмо и Молчуном повстречали Госпожу. Она изобразила трогательную заботу – все хлопотала вокруг меня. Пришлось вытерпеть уйму многозначительных ухмылок.

Даже тогда правду знала только Душечка. И, может быть, догадывался Молчун.

В Курганье не было времени – только пламя и тень, бессолнечный свет, страх и отчаяние без конца. С того места, где он стоял, пойманный в собственной паутине, Ворон мог различить два десятка тварей Властелина. Он видел людей и зверей, захороненных во времена Белой Розы, чтобы зло не смогло вырваться. Он видел силуэт колдуна Боманца на фоне замерзшего драконьего пламени. Старый колдун все еще пытался сделать хоть шаг к сердцу Великого кургана. Разве он не знает, что проиграл много поколений, назад?

Ворон пытался представить, давно ли он пойман. Достигли ли его письма адресата? Придет ли помощь? Или он всего лишь коротает время, пока не выплеснулась тьма?

Единственными часами служило растущее беспокойство тех, кто был поставлен на страже против тьмы.

Река подкрадывалась все ближе. Они ничего не могли поделать – вызывать стихии было не в их власти.

Если бы он, Ворон, занимался тогда курганами, он бы все сделал по-иному.

Он смутно вспоминал проскальзывавшие мимо тени, чем-то сходные с ним самим. Но он не смог бы сказать, давно ли это случилось или кому тени принадлежали. Все менялось, ничего постоянного не существовало здесь. С этой точки зрения мир выглядит совсем иначе.

Прежде он никогда не был так беспомощен, так напуган. Эти чувства бесили его. Он всегда был хозяином собственной судьбы, ни от кого не зависел…

Но в этом мире бездействия оставалось лишь думать. Слишком часто мысли его возвращались к тому, что значит – быть Вороном, к тому, что Ворон сделал, и не сделал, и должен был сделать иначе. Достаточно времени, чтобы определить и встретить лицом к лицу все страхи, и слабости, и боль скрытого в нем человека, все, что создавало повернутую к миру маску из льда, и стали, и бесстрашия. То, что стоило ему всего, что он ценил, что раз за разом загоняло его в пасть смерти, в состояние самобичевания…

Слишком поздно. Слишком поздно.

Когда мысли его прояснились и Ворон осознал это с кристальной ясностью, вопль ярости разнесся по миру призраков. И те, кто окружал его и ненавидел за то, чему он помог начаться, хохотали, радуясь его муке.

Своего прежнего места среди товарищей я так и не восстановил, несмотря на то что был оправдан Деревом. Оставалась некоторая отчужденность – не только из-за медленно возвращающегося доверия, но и в результате якобы подвалившего мне женского общества. Признаюсь, это терзало меня. С этими Парнями я жил с юности. Они – моя семья.

Само собой, меня пытались подковырнуть – дескать, взгромоздился на костыли, только бы поотлынивать. Но свою работу я мог и вовсе без ног делать.

Чертовы бумаги. Я их наизусть заучил, на музыку положил и все равно не находил искомого ключа или даже того, что искала Госпожа. Перекрестные ссылки занимали каждая целую вечность. Во времена Владычества и более ранние имена писались как бог на душу положит. Теллекурре – один из тех языков, в которых разные сочетания букв обозначают одни и те же звуки.

Одна боль, простите, в седалище.

Не знаю, многое ли Душечка объяснила остальным. На общем собрании меня не было. И Госпожи – тоже. Но нам передали, что Отряд готовится выступить.

На следующий день.

Близился закат; я стоял на костылях у входа в Дыру и смотрел, как прибывают летучие киты. Восемнадцать штук призвало Праотец-Дерево. Со своими мантами и всей когортой разумных существ равнины. Трое китов спустились к самой земле, и Дыру стошнило ее жителями.