Джулия Джонс - Чародей и дурак

Всю первую неделю было тепло. Над водой жужжали мухи, и солнце прогревало камень. Теперь же, месяц спустя, погода стала переменчивой. Раздражаемая близящимся дыханием зимы, она никак не могла решить, что ей делать: и то расчищала дорогу солнцу и покаянно воздвигала над озером радугу, то разражалась дождем под завывания ветра. Вчера, к примеру, даже град шел.

По ночам всегда бывало холодно. Брен с наступлением темноты оставался на милость гор. Сразу наступало похолодание, и ветер делался острым как нож.

Однажды Мелли попыталась заткнуть амбразуру шалью, но ветер тут же вытолкнул шаль обратно.

Мелли пыталась поначалу вести счет дням своего заключения и ставила черточки на камне — по одной на каждый день. Но через две недели палочки стали напоминать ей не календарь, а завещание. Мелли представлялось, как люди найдут ее тело и печально покачают головами, сосчитав отметки.

Но она старалась отгонять мрачные мысли и говорила себе, что если бы ее хотели убить, то не стали бы ждать так долго.

Раз в день ей приносили пищу и воду. В этом участвовали двое стражников. Один отпирал дверь, впускал своего товарища с подносом и наставлял на Мелли алебарду, а второй тем временем выносил вчерашний поднос и судно. Мелли обращалась к ним с просьбами об одеялах, свечах и какой-нибудь доске, чтобы заткнуть амбразуру, но они делали вид, что не слышат, и даже в глаза ей старались не смотреть. Кто-то, видимо, отдал им строгий приказ на этот счет — кто-то, кого они так боялись, что не смели и дохнуть в ее присутствии.

Этот кто-то, конечно, Баралис — никто лучше него не умеет вселять страх в людей. По крайней мере в нее. Если бы он хоть раз зашел к ней — хоть бы для того, чтобы отвергнуть ее просьбы или полюбоваться ее плачевным положением, — она бы меньше боялась его. Она могла потягаться с любым мужчиной и знала, что, увидев Баралиса в лицо, забыла бы все ужасы, которые о нем напридумывала.

Но он не шел. И воображение Мелли превращало его в чудовище, а неотвязная мысль подсказывала ей, что он того и добивается. Ему как раз и нужно, чтобы она боялась, ему это приятно: вся его власть основана на страхе.

Так нет же, не бывать этому. Она сильная. Понадобится нечто большее, чем одиночество и каменные стены, чтобы сломить ее. Ее кормили отбросами — она их ела. Ей не приносили одеял — она обходилась без них. Ей не давали света — она жила в темноте, словно темничный грибок. Не поддастся она Баралису. Она и ее ребенок не просто существуют — они растут и крепнут день ото дня.

Вдалеке послышался скрежет. Мелли не обратила не него внимания — осада продолжалась, и ночь была полна самых разных шумов. Снова скрежет — теперь уже ближе. Мелли замерла на месте. Нет, это не высокоградская осадная машина. Под дверью показался свет, слабый, точно струйка дыма. Кто-то идет сюда.

Вся ее недавняя храбрость ушла, точно вода в песок. К ней никто еще не приходил ночью. Ни разу.

Скрежет сменился отдаленными шагами. Свет уже очертил четырехугольник двери. Мелли, вся дрожа, прислонилась к стене. Тяжелый ком застрял в горле. Вот в замке повернулся ключ. Мелли прижала руку к животу и вскинула голову.

Дверь распахнулась, и свет ослепил Мелли. На пороге возникла фигура, в которой она узнала Баралиса. Он медленно поднес фонарь к своему лицу.

— Так что же ты почувствовал, когда увидел океан? — Таул сидел согнувшись у огня. Слева от него лежал длинный лук, справа — стрелы. Он поддерживал костер, не отрывая глаз от холмов.

Хват спал. Упражнения в стрельбе из лука быстро наскучили ему — он забрал себе все одеяла, взял с Таула и Джека торжественное обещание разбудить его, если что-нибудь случится, и мигом уснул. С тех пор прошло около часа, и его храп перекрывал шум ветра.

У них на утесе было светлым-светло. Полная луна ярко освещала мел и кремень, и отраженный свет падал на холмы. Нечасто в году выдаются такие ночи — ночи, в которые можно обучать кого-то стрельбе из лука.

Джек, лежавший на одеяле по ту сторону костра, не ответил Таулу. Быть может, не расслышал. Уже поздно, он устал, а возможно, это ветер унес вопрос в море. Таул не стал переспрашивать. День выпал долгий и утомительный.

Таул достал из котомки скляночку с воском, взял тряпицу и стал вощить лук. Если хочешь бодрствовать всю ночь, надо, чтобы руки и голова были заняты.

— Я точно встретил давно утраченного друга.

Таул не сразу понял, о чем Джек говорит: он уж позабыл свой вопрос.

— Я узнал его, — продолжал Джек. — Запахи, шум, краски — все это показалось мне знакомым и все-таки… все-таки чужим. Точно это снилось мне давным-давно.

Голос у Джека был тонкий, растерянный. Как тут не вспомнить, что он, в сущности, совсем еще мальчик и ничто не подготовило его к тому, что с ним случилось. Однако он здесь и изо всех сил старается казаться спокойным, сам справляясь с хаосом, царящим у него в душе.

Таул вытер воск с пальцев. Сам он — иное дело. Он готовился к этому годами. В конце концов, он всегда стремился быть рыцарем, стремился к истине, славе и к тому, чтобы «приобрести заслугу перед Богом».

Джеку опереться не на что — ему приходится полагаться только на себя самого.

— Таул, прочти мне еще раз то пророчество.

Просьба застала Таула врасплох — этого он меньше всего ожидал. Он бросил быстрый взгляд на Джека — тот по-прежнему смотрел на звезды. Таул начал:

И тут его голос дрогнул. Первая строка может относиться и к нему — это он забыл свои обязанности и твои обеты. Это он покрыл позором орден. Не Тирен, как пытался внушить ему Хват, а он сам, Таул.

Таул проглотил вставший в горле ком. Эта боль всегда при нем — она не уходит и не становится менее острой, только перемещается, всякий раз сковывая стальным обручем его сердце. Таул потупился и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Ничего не поделаешь — он должен идти своим путем, как бы это ни было тяжело.

Джек придвинулся поближе к огню, и отблеск пламени вернул его волосам краски, которые отнял у них лунный свет, — каштан и золото. Таул вспомнил следующую строчку.

В голове у него прозвучал сигнал тревоги. Сам не зная почему, Таул опустил эти слова и продолжил:

Он умолк, и настала тишина. Джек не шевелился, ветер утих, и даже волны как будто перестали накатываться на берег.