Джулия Джонс - Чародей и дурак

— Но как же Мелли, Таул? — сказал Джек. — Что будет с ней?

Он произнес те самые слова, которых Таул надеялся не услышать. Куда легче перебороть свои страхи, если делаешь это молча. Джек, высказав все вслух, открыл ворота бурному потоку.

Таул пнул перегородку.

— Откуда мне знать, что с ней будет! Быть может, она умрет прежде, чем я доберусь до Брена. А если я отправлюсь с тобой, опасность этого еще более возрастет. Неужто ты полагаешь, что я не думаю о Мелли? Это из-за нее я сейчас здесь, с тобой. Из-за нее я каждое утро вновь просыпаюсь и дышу. Только она на всем свете что-то значит для меня, и я теперь отдал бы все, чтобы быть с ней рядом. Но я не могу. Я должен отправиться на Ларн и довести это наше треклятое дело до конца. Тогда, и только тогда, Мелли будет вне опасности. — Таул умолк, весь дрожа и обливаясь потом. Джек потупился, не в силах смотреть на него.

— Прости, Таул. Я знаю, что для тебя значит Мелли.

— Тогда незачем терять время понапрасну. По коням — и вперед. — Таул знал, что говорит слишком резко, но надо было скорее уехать отсюда — эта конюшня уже казалась ему тюрьмой. — Давай, Хват, я тебя подсажу.

Полчаса спустя они выехали из города. Солнце еще вовсю сияло на небе, но Таулу было все равно. Мелли осталась на севере, а он едет на юг. Все остальное бледнело перед этой неопровержимой истиной. Он должен верить, что, воротясь, найдет Мелли живой и здоровой, что время будет милосердно к нему. Только так он сможет остаться в здравом уме и гнать коня вперед, вместо того чтобы повернуть его обратно.

Кайлок слушал лорда Гатри, которого беспокоили поползновения, предпринимаемые Высоким Градом со стороны озера. Неприятель построил плот, поставил на него самую большую свою баллисту и день-деньской обстреливал северную стену города, а также сам дворец. Две северные башни получили повреждения, и в купол, самое слабое место дворца, тоже попало несколько снарядов.

Кайлок в таких случаях не думал — он действовал.

— Ночью пошлите на крышу плотников. Пусть поставят вокруг купола деревянный помост. Пусть укрепят его железными листами — а двести лучников должны охранять их, покуда они работают. Что касается плота…

— На завтра предсказывают бурю, государь. Они не смогут вести огонь с озера.

Кайлок смерил лорда холодным взглядом:

— Никогда не прерывайте меня.

Гатри хотел что-то сказать, но Кайлок махнул рукой, не нуждаясь в его извинениях.

— Так вот: я хочу, чтобы плот этой ночью был уничтожен. Трудность, как я понимаю, в том, что он находится за линией огня — их баллисты бьют вдвое дальше наших. Поэтому, как только стемнеет, пошлите в озеро двух ныряльщиков. Пусть возьмут с собой мехи с лампадным маслом и подожгут плот. Ясно? — Кайлок знал, что ныряльщики будут посланы на верную смерть, и его взгляд говорил: посмей только возразить мне.

Возразить у лорда не хватило духу. Он подошел к столу и налил себе вина. Кайлок запомнил, какой кубок Гатри взял и до чего еще дотрагивался.

— Это все, государь? — спросил Гатри, осушив кубок.

— Нет. Мне доложили, что в озере тысячами плавает дохлая рыба.

Лорд Гатри, большой и краснолицый, с начинающими седеть волосами, кивнул. Он был первым военным советником покойного герцога.

— Да. Утром я видел это своими глазами и счел очень странным.

— Не вижу в этом ничего странного. Просто высокоградцы льют в озеро яд.

— Быть может, это и так, государь, — ответил всегда склонный к предосторожности Гатри. — Поэтому на всякий случай лучше предостеречь жителей, чтобы они несколько дней не брали воду из колодцев, — все озеро враг отравить не сможет. Разве только прибрежные воды.

— Вы правы. — Кайлок подумал немного. — Однако предупредить следует только военных. Незачем сеять в городе панику.

— Но женщины, дети…

Кайлок резким движением перевернул стол. Кувшин с вином и кубки полетели на пол, бумаги закружились в воздухе. Лорд Гатри, побледнев, попятился назад.

Кайлок водил взглядом по упавшим кубкам — теперь не разберешь, из которого пил Гатри. Придется выбросить все. Когда он заговорил, его голос был спокоен.

— Делайте как я сказал. Женщины и дети войн не выигрывают.

Ох как лорду Гатри хотелось сказать что-то в ответ: слова так и рвались у него с языка. Но он не сказал ничего, откланялся и ушел.

Только когда дверь закрылась за ним, Кайлок счел возможным снять перчатки. От перевернутого стола комната приобрела неопрятный вид. Кайлок отвернулся. Его все больше раздражал любой беспорядок, будь то слегка испачканная золой решетка очага или плохо задернутая портьера, — он не мог думать ни о чем ином, кроме этого изъяна.

Все большее раздражение вызывали у него и люди, грязные и омерзительные все до одного. Они брались за бокалы пальцами, которыми ковыряли в носу, лезли в соль руками, которыми только что помогали справить малую нужду. От каждой ладони разило их срамом, потом и мочой.

А в его комнатах теперь пахнет Гатри. Тем, что тот ел, что пил, и его гнилыми зубами. Кайлок с трудом выносил это. Никогда он больше не пустит к себе этого человека.

Катерина должна была положить всему этому конец. Прекрасная невинная Катерина. Только она не была невинной. Она была шлюхой, как и все прочие женщины. И умерла она как шлюха, а с ней умерла его последняя надежда на спасение.

Так он по крайней мере думал до прошлой ночи.

К Меллиандре он пошел просто из любопытства. Назавтра ей предстояло умереть, и ему хотелось увидеть страх в ее глазах. И он увидел. Она показалась ему красивее, чем представлялась по памяти. Ее глаза округлились от ужаса, и нижняя губа дрожала, хотя она очень старалась быть храброй. Но потом, когда он разорвал на ней платье, все изменилось.

Отблески огня упали на ее кожу, подчеркивая выпуклый живот. Она была точно священное изваяние в пламени свечей. Отяжелевшие груди, живот, ставший пристанищем новой жизни, — все это были символы того, что только и есть доброго в женщине: способности рождать жизнь.

Пока Меллиандра носит дитя, она свободна от всех женских пороков. Природа сделала ее чистой, как ангела. Родив своего младенца, она возродит и его, Кайлока. Когда новая жизнь выйдет из ее чрева, освятив его, он возьмет ее и тем обновится. Меллиандра послана ему как спасительница, и он воспользуется ею, чтобы смыть с себя грехи своей матери.

Катерина обманула его, смерть матери оставила странно равнодушным. Теперь ему как никогда нужна та, что пожертвовала бы собой ради него. Жизнь слишком назойлива: она теснит его, обдает зловонием, гонит к гибели. Ему нужно начать все заново, изменить самую сущность свою.

Меллиандра станет тем сосудом, в котором он омоет свою душу. Ребенок ее проживет недолго, не успев и шажка сделать в танце своей судьбы, — у него в этой жизни единственное назначение: проложить священную тропу для короля.