Том Арден - Король и Королева Мечей

Тогда она довольно быстро пришла в себя, но другие воспоминания тревожили ее. Чаще всего они подступали, когда Ката сидела в Стеклянной Комнате. Здесь, среди густых зарослей папоротников, кустарников и цветов, ей казалось, будто рядом находится кто-то невидимый. Порой за невидящими глазами командора ей виделись глаза другого старика — выжженные пустые глазницы.

А теперь Кате снился сон. Ведь ей давно не снились сны. Ее сознание словно томилось, скованное цепями, а теперь обрело свободу. Поначалу ей снились только отдельные цвета — яркие и резкие, потом тусклые и темные, они быстро сменяли друг друга, как стеклышки в калейдоскопе. Потом появились звуки — как бы далекие голоса. Потом все это преобразилось... Но во что? В Стеклянную Комнату? Нет... В настоящий лес, полный звуков жизни. Плескала рыба в быстром ручье, сновали, порхали между густыми ветвями птицы.

«Кто кататься?» А это уже ярмарка, карусели, яркие палатки и лотки. И дети, много детей. Визги, крики радости. Вот кукольник с марионетками, а вот паяцы. А какой красивый шелк! Рулон, еще рулон и еще... А это что такое? Камень? Скала?

Ката заворочалась во сне. Ей приснилась скала, вставшая у нее на пути. Скала светилась неземным, темно-лиловым светом. А потом ей приснился юноша, упавший с неба. Его ноги ударились о землю, он взял ее за руку, и они вдвоем взлетели навстречу сиянию, лилово-черному свету, подобному свету солнца и готовому спалить весь мир.

О, как им хотелось, чтобы этот свет поглотил их!

Их руки и ноги переплетались. Они барахтались в светящемся воздухе.

Ката очнулась. Она взмокла от пота. Простыни и одеяло были скомканы и спутаны. Ката почему-то лежала в изножье кровати и судорожно сжимала в руках маленькую бархатную подушку. Где-то впереди брезжил лиловый свет.

На самом деле это был всего-навсего свет от пламени в камине, проникавший сквозь занавески балдахина. Ката медленно отползла от изножья кровати, сдерживая дыхание, словно испуганный зверек. Она не выпускала из рук подушечку . Какая красивая подушечка! Из какой чудесной ткани она была сшита! Из такого же прекрасного синего бархата, из какого были сшиты занавески на кровати. Этим синим бархатом было отделано все-все в Доме Проповедника. Подушечка была набита чем-то очень мягким, нежным. Но... неужели ей не показалось? Что-то твердое находилось внутри подушечки? Это «что-то» задело щеку Каты. Что бы это такое могло быть? Разве Ката не видела, как Нирри набивала эту подушку тряпьем? Ката смутно помнила, что одна из тряпок ей почему-то нравилась. Она села, скрестив ноги. Спутанные волосы упали на ее лицо. Она нащупала шов по краю подушки.

Стежки разошлись легко — даже слишком легко.

Сердце Каты встревоженно забилось. В полумраке, озаренная лишь мерцающим светом, исходившим от камина, она принялась вытаскивать из бархатного чехла то, чем он был набит. Маленькая, детская черная курточка, оторванный лоскут — от чего? — вроде бы от мальчишеских штанов, заскорузлый носовой платок...

Ката застонала. Тяжело, учащенно дыша, она извлекла из чехла обрывок белой женской ночной сорочки и лоскуток... от пестрого костюма арлекина. Затем последовало скомканное детское платье из домотканой ряднины, принадлежавшее когда-то какой-то маленькой нищенке.

Ката подняла платьице. Выношенная ткань просвечивала насквозь. Платье должно было бы быть невесомым, но почему-то в нем чувствовалась странная тяжесть... Ката принялась взволнованно ощупывать платье и вдруг нащупала что-то, что было зашито в подол. Она вспомнила, что этот металлический кружок когда-то она сама и зашила в подол этого платья. Наконец ей удалось извлечь этот кружок. В свете от камина блеснула золотая монета.

Золотая монетка арлекина!

Ката вскрикнула коротко, дико, по-звериному.

Внизу, в прихожей, ударили часы. Ката сунула монету в рот, стала лизать ее, сосать.

Она рыдала, как дитя. Она вспомнила все.

Что это был за звук?

Как будто кто-то скулил, скулил, как зверь. Звук слышался через стену. Из комнаты девушки? Лорд Маргрейв поворочался в кровати и с трудом поднялся. Путешествие по подземельям замка его доконало, и он решил прилечь перед ужином. Пожалуй, он был уже слишком стар для своей работы в правительстве.

«И вообще я слишком стар», — с тоской подумал он.

Однако поспать ему не удалось. Какое-то время он пролежал, не зажигая лампу и глядя сквозь щель между шторами на холодный зимний мир за окном. Когда он думал о зиме, на память ему не приходили такие занятия, как катание на коньках и санях, потрескивание сосновых поленьев в очаге, подогретое вино. Всего этого он теперь был лишен. Думы о зиме приносили только думы о близкой смерти.

Немного погодя лорд Маргрейв зажег лампу и перечитал написанный несколько дней назад отчет. Затем — уже подготовленные рекомендации... Бумаги были составлены нечестно? Но нет, он ничего не станет менять. Это ни к чему. Он отправит отчет завтра же, бумаги опередят его, он их, можно сказать, швырнет на ветер. А потом все будет кончено — его карьера, его жизнь. Он уже чувствовал приближение своих последних дней, как чувствуют приближение тоскливых сумерек. Лишь мысль о долгом пути до Агондона огорчала его. Но он решил, что на этот раз просто-напросто задернет шторки на дверцах кареты...

Неужели и вправду там кто-то скулил? Нет, вряд ли. Лорд Маргрейв вздохнул, собрал и аккуратно сложил в стопку разбросанные по кровати листки отчета. Неужели он все-таки задремал? Снизу, из прихожей донесся громкий звон. Этот звук ни с чем было не спутать. Звонили к ужину. Есть лорду Маргрейву почти совсем не хотелось. Какое он мог теперь испытать удовольствие от еды, которую нужно было пережевывать вставными зубами. Десны у него разнылись. Дантист в Агондоне сказал, что у него какая-то болезнь, разъедающая десны. Все равно скоро помирать, с деснами ли, без десен ли... Порой собственный гниющий рот, столь часто произносивший страстные патриотические речи, представлялся лорду Маргрейву символом загнивания государства, которому он служил. Его называли лордом, господином, но он скорее был слугой — слугой короля, как и подобало истинным лордам. Он служил новому королю точно так же, как служил прежнему, и точно так же, как тому, что был до него... Он был верен престолу, он исполнял свой долг и всегда верил в то, что поступает правильно. Но вот теперь, лежа в кровати и страдая от боли в деснах, он вдруг с ужасом подумал о том, что никакого долга он на самом деле не исполнял, а если и исполнял, то служил не тому, кому был бы должен служить... Лорд Маргрейв с тоской посмотрел на стакан с водой, стоявший на тумбочке, в котором лежали его фарфоровые зубы.