Том Арден - Султан Луны и Звезд

— Ну, поднимись же с колен, Ламми. — Султан протянул к ней руку и помог ей встать, а потом указал на распростертого на постели юношу. Юный принц, не слышавший, как вошел отец, все еще рыдал, отвернувшись к стене. — Моего сына потрясло первое посещение Святилища Пламени. Это понятно, ведь он еще так молод. Понятно и даже хорошо. Разве лучше было бы, если бы мальчик остался равнодушен к такому событию?

Мать-Мадана робко покачала головой, покорно опустила глаза. Но в сознании у нее бушевал гнев, словно лава в жерле разыгравшегося вулкана. Что же он такое говорил, этот человек? Не говорил ли он о том, что радуется горю Деа? О, он просто чудовище, чудовище с черным сердцем!

А султан продолжал:

— Может ли эта печаль помешать моему сыну стать мужчиной? Я в это не верю. А разве я стал менее мужественным из-за того, что пришел к нему теперь? Кто лучше утешит моего мальчика, нежели тот, кто смиренно несет ношу, которая однажды перейдет к нему? Ну же, Ламми, ты можешь выйти на террасу. Оставь меня наедине с моим мальчиком ненадолго.

Мать-Мадана покорно поклонилась, но на самом деле не так легко ей было совладать с собой. Она шагнула за резные двери, но не удержалась — обернулась. Какой горечью, какой болью сковало ее сердце, когда она увидела, что султан заключил Деа в объятия!

Мать-Мадана неохотно удалилась в темноту.

— Сын мой, — сказал султан, — пора осушить слезы.

Человек в роскошных, усыпанных самоцветами одеждах неуклюже уселся на край узкой кровати сына.

Юноша всхлипнул, сморгнул слезы и не мигая уставился на умащенную черную бороду, пальцы со множеством сверкающих перстней, на морщинки в углах глаз отца. Одежды султана были скользкие и холодные, как кожа ящерицы. Деа замутило. Ему хотелось твердить одно: «Почему? Почему?!»

— Почему? Почему? — проговорил султан.

Деа вздрогнул.

— Тебе это не дает покоя, верно? — Султан попытался улыбнуться. — Ах, сын мой, не бойся же своего отца! Разве ты не знаешь, как сильно я люблю тебя? То, что произошло сегодня, было испытанием, и ты прошел это испытание.

Деа несказанно удивился.

— А то, что ты плакал, как женщина... — Султан рассмеялся. — Это ерунда! Неужто ты подумал, что я стыжусь за тебя, сынок? После церемонии ты плакал без конца, но ты плакал не при людях. А для простолюдинов, что заполонили церемониальную дорогу, для имамов и для эбенов в Святилище, кто еще принц Деа, как не мужественный юный герой?

Изумлению Деа поистине не было предела. После окончания церемонии он только мучался стыдом и проклинал собственную трусость, сковавшую его по рукам и ногам в те мгновения, когда эбены волокли к алчно ревущему Пламени его друга. Как он жалел о том, что не бросился вперед, не отнял Таля у жестоких стражников! Но тогда Деа был слишком слаб и испуган. Он даже крикнуть не смог, не сумел попросить у Таля прощения.

— Отец, ты ошибаешься. Я не герой.

Султан улыбнулся.

— Сын мой, ты забываешься. Разве Султан Луны и Звезд может ошибаться? Я говорю, что ты герой, потому что казался героем, а со временем, сын мой, мы становимся такими, какими кажемся. — Он умолк, прищурился. — И потому надо быть очень осторожными в том, какими казаться.

— Отец?

— Ты озадачен. Ты думаешь, что я говорю загадками. Но со временем смысл моих слов станет ясен тебе.

Деа задумался и смахнул с глаз последние слезы.

— Отец, похоже, смысл твоих слов мне и так ясен, и мне этот смысл, пожалуй, не слишком нравится. Неужто ты готов поспорить с первым уроком, который я получил от Ламми? Разве честность не превыше всех добродетелей?

Султан снова рассмеялся — правда, немного скованно — и неловко обнял юношу.

— Сын мой, ну кто осмелится заявить, будто бы тебе недостает смелости? Да мои ближайшие советники отправились бы на плаху за то непослушание, которое ты выказал за последние минуты. О, но как же я горжусь тобой! Я боялся, что ты — еще совсем малыш, несмышленыш, жалкий сосунок, а теперь вижу, что ты — мой истинный сын!

Деа удивленно смотрел на отца. Но в следующий миг узловатые руки цепко сжали его плечи, и Деа невольно скривился от боли. Отец жарко, взволнованно зашептал:

— Сын мой, печаль сокрушила тебя сегодня, но ведь то, что случилось сегодня — это всего лишь подмостки сцены, по которой ты должен был пройти. Мальчик, чтобы стать мужчиной, должен выплакать все свои слезы. Поспи теперь, а когда настанет утро, эта ночь слабости останется позади, и вскоре ты навсегда позабудешь о ней. И мне тоже, в ту пору, когда я был юным принцем, довелось наблюдать за тем, как моего друга принесли в жертву Пламени.

— Д... друга? — запнувшись, вымолвил Деа и почувствовал, как глаза снова наполняются слезами. Но он нашел в себе силы сдержать слезы. О, как ему хотелось, чтобы отец не смотрел на него так пристально, так испытующе!

Но отец глубоко вздохнул и сказал:

— Когда я был юношей, — таким же юношей, как ты, Деа, — у меня был друг по имени... по имени Малагон. Как весело мы играли с Малой в висячих садах, что цветут выше этой террасы, в те дни, когда голоса наши были высоки и звонки, а щеки не знали бритья! До позднего вечера мы играли в прятки, догонялки, боролись друг с другом. Наши заветные мечты вырастали и обретали крылья. Мы наряжались в жестяные доспехи и становились отважными воинами. Мы садились верхом на деревянных скакунов и скакали к дальним пределам вымышленных царств, и разыскивали клады, и побеждали драконов, и вызволяли девиц, томящихся в таинственных твердынях.

По вечерам мы устраивались на полу в библиотеке моего отца и жадно впивались глазами в свитки, где было написано о мужественных героях былых времен. Зачастую затем мы вновь устраивали сражения — на сей раз за шахматной доской, и тогда боролись за воображаемую жизнь маленьких резных воинов, монахов и монархов.

Тут у Деа снова навернулись слезы — ведь именно в шахматы он играл прошлым вечером с Талем, перед тем как его друга увели в Школу Имамов. Мальчик устремил на отца доверительный взгляд. Трудно было поверить, что этот большой человек, способный внушить людям страх, когда-то был молод, как сейчас Деа, и что у него тоже был друг. Но Деа понимал, что так все и было. Как бы иначе отец мог говорить с таким чувством?

Султан сглотнул подступивший к горлу ком.

— Да, сын мой. Все то, что ты познал со своим другом, я познал с моим. Но и мой друг, как твой, был простолюдином, и его избрали для меня по той же самой причине — для того чтобы я связал себя любовью с народом, которым мне предстояло править. И как твой друг, мой друг тоже... должен был погибнуть.

— Но почему, отец? — вырвалось у Деа.

— Почему? Для того чтобы я горше ощутил потерю, как ощутил ее ты. Разве может быть лучшее подтверждение, что принц готов к тому, чтобы стать звеном в роду Пророка? Нынче вечером ты доказал, что в твоем сердце есть место чести. Утешься и возрадуйся, сын мой! Верно, ты моложе, чем был я, когда... когда навсегда утратил Малагона. Намного моложе. Но если то испытание, которому подвергся ты, оказалось более жестоким, то это означает лишь, что тебе предстоят более серьезные испытания в той жизни, что ждет тебя впереди.