Р. Бэккер - Воин кровавых времен

— Сесватха… — произнес Ахкеймион, потом заколебался. — Сесватха был почти мальчишкой, когда начались первые войны против Голготтерата. В те дни даже мудрейшие из древних не понимали, что поставлено на кон. Да и как они могли это понять? Они же были норсирайцами и владели всем миром. Они покорили своих родичей-варваров. Они прогнали шранков за горы. Даже скюльвенды не смели навлекать на себя их гнев. Их поэзия, их магия, их ремесла ценились по всей Эарве, даже среди нелюдей, что некогда были их наставниками. От красоты их городов у иноземных послов на глаза наворачивались слезы. Даже при самых далеких дворах, у киранейцев и у ширцев, старались перенять их манеры, их кулинарное искусство, их моды…

Они были истинным мерилом своего времени, как мы — своего. Все было меньше, а они всегда были больше. Даже после того, как Шауриата, великий магистр Мангаэкки — Консульта, — пробудил Не-бога, никто не верил, что близится конец. Даже разгром куниюрцев, самого могущественного из их народов, не поколебал уверенности в том, что Древний Север как-нибудь да одержит верх. Лишь когда бедствия посыпались словно из рога, они начали понимать…

Заслонив глаза от солнца, Ахкеймион взглянул князю в глаза.

— Величие не снисходит до величия. Всегда может произойти немыслимое.

«Конец близится… Я должен решиться». Келлхус кивнул и, сощурившись, взглянул на солнце.

— У всего своя мера, — сказал он. — У каждого человека. — Он взглянул на Ахкеймиона в упор.

— У каждого решения.

На мгновение Ахкеймион испугался, что у него сейчас остановится сердце. «Совпадение… Это совпадение, и ничего больше!»

Келлхус внезапно наклонился и подобрал маленький камень. Несколько мгновений он осматривал склон, как будто разыскивал птицу или зайца, кого-нибудь, кого можно было бы убить. Затем он швырнул камень, и рукава его шелковой рясы щелкнули, словно кожаные. Камень со свистом пронесся в воздухе, потом врезался в край растрескавшегося каменного выступа. Скала покачнулась и рухнула, рассыпавшись грудой пыли и щебня. Внизу зазвучали предостерегающие крики.

— Ты нарочно? — спросил Ахкеймион. У него перехватило дыхание. Келлхус покачал головой.

— Нет… — Он бросил на Ахкеймиона поддразнивающий взгляд. — Но это именно то, о чем вы говорили, разве нет? Непредвиденное, катастрофа, следующая по пятам за всеми нашими деяниями.

Ахкеймион сомневался, что вообще упоминал об этом.

— И решениями, — сказал он, чувствуя себя странно — как будто говорил чужими устами.

— Да, — согласился Келлхус. — И решениями.

Той ночью Ахкеймион приготовил Напевы Вызывания, хоть и знал, что не сумеет выдавить из себя даже первое слово. «Какое ты имеешь на это право? — кричал он мысленно. — Какое право? Ты, ничтожество…» Келлхус — Предвестник. Посланник. Вскоре — Ахкеймион это знал — ужас его ночей вырвется в мир бодрствования. Вскоре великие города — Момемн, Каритусаль, Аокнисс — запылают. Ахкеймион уже видел их горящими, много раз. Они падут, как пали их древние собратья: Трайсе, Мехтсонк, Миклай. Крики. Вопли, возносящиеся к небесам, затянутым пеленой дыма… Они станут новыми именами горя.

Какое у тебя право? Что может оправдать подобное решение?

— Кто ты такой, Келлхус? — пробормотал Ахкеймион, сидя в темной палатке, служившей ему пристанищем. — Я рискую ради тебя всем… Всем!

Но почему?

Потому что в нем… в нем есть нечто. Нечто, что заставляет Ахкеймиона ждать. Ощущение чего-то невероятно соответствующего… Но чего? Чему он соответствует? И будет ли этого достаточно? Достаточно, чтобы оправдать предательство школы? Достаточно, чтобы бросить гадальные кости на Армагеддон? Чего вообще для этого достаточно?

Чего-то, помимо истины. Истины всегда достаточно, не так ли?

«Он посмотрел на меня и понял». Ахкеймион осознал, что брошенный камень был еще одним уроком. Еще одним намеком, еще одной зацепкой. Но на что он намекал? Что бедствие разразится, если он примет неверное решение? Или что бедствие разразится вне зависимости от того, какое решение он примет?

Казалось, его мучениям не будет конца.

4111 год Бивня, конец весны, провинция Ансерка

В течение первых дней пути повсюду царило замешательство и неразбериха, особенно на закате, когда айнрити рассыпались по полям и склонам холмов, чтобы встать лагерем на ночь. Пару раз Ахкеймиону не удавалось разыскать Ксинема, но он настолько уставал, что ставил палатку рядом с незнакомыми людьми. Однако, когда конрийцы привыкли осознавать себя войском, привычка вкупе с грузом обязанностей привела к тому, что лагерь каждый вечер принимал более-менее приличный вид. Вскоре Ахкеймион обнаружил, что делит пищу и шутливые беседы не только с Ксинемом и его старшими офицерами, Ириссом, Динхазом и Зенкаппой, но еще и с Келлхусом, Серве и Найюром. Дважды их навещал Пройас — для Ахкеймиона это были нелегкие вечера, — но обычно наследный принц вызывал Ксинема, Келлхуса и Найюра к себе в шатер, либо на службу, либо для вечернего совета с другими великими лордами, входившими в состав конрийского войска.

В результате Ахкеймион частенько оставался в обществе Ирисса, Динхаза и Зенкаппы. Компания из них была ужасная, особенно в присутствии такой красивой и застенчивой женщины, как Серве. Но вскоре Ахкеймион начал ценить эти ночи — по сравнению с днями, когда ему приходилось идти рядом с Келлхусом. Тут была нерешительность мужчин, сошедшихся без традиционных посредников, а затем — бурный дружелюбный разговор, как будто они одновременно и поражались, и радовались тому, что говорят на одном языке. Это напоминало Ахкеймиону, какое облегчение испытывал он и его товарищи детства, когда их старших братьев звали в лодки или на берег. Ахкеймион вполне способен был понять это товарищество душ, пребывающих в чужой тени. Кажется, с тех пор как покинул Момемн, он испытывал редкие мгновения покоя лишь в обществе этих людей, хоть они и считали его проклятым.

Однажды ночью Ксинем забрал Келлхуса и Серве к Пройасу на отмечание Веникаты, айнритийского религиозного праздника. Ирисе и прочие через некоторое время разошлись, вернувшись к своим подразделениям, и Ахкеймион впервые остался наедине со скюльвендом, Найюром урс Скиоатой, последним из утемотов.