Р. Бэккер - Воин кровавых времен

Почему ничто не может быть чистым? Почему все святое — абсолютно все! — пронизано помпезными и жалкими намерениями?

Пройас застыл, судорожно дыша. Он представил себе, как вытаскивает меч и носится по шатру, с воплями и ругательствами рубя все, что попадается на пути… Затем, прислушиваясь к биению собственного пульса, он взял себя в руки.

Ничего чистого… Любовь преобразуется в предательство. Молитвы — в обвинения.

Похоже, именно так и считает Майтанет. Святому сопутствует нечестивое.

Пройас считал себя духовным лидером Священного воинства. Но теперь он лучше понимал происходящее. Теперь он понимал, что он — лишь фигура на доске для бенджуки. Возможно, он знал, кто здесь игроки — Тысяча Храмов, дом Икуреев, Багряные Шпили, кишаурим и, возможно, даже Келлхус, — но вот правила, самый коварный и ненадежный элемент любой партии в бенджуку, оставались ему неизвестны.

«Я не знаю. Я ничего не знаю».

Священное воинство только что одержало победу, и все же Пройас никогда не ощущал такого отчаяния.

Такой слабости.

«Я же говорил тебе, наставник. Я же говорил…»

Выйдя из ступора, Пройас позвал Аглари, старого раба-киронджу, и велел ему принести ящичек с письменными принадлежностями. Как он ни устал, следовало немедленно написать ответ шрайе. Завтра Священное воинство выступит в пустыню.

Почему-то, открыв ящичек из красного дерева, отделанный слоновой костью, и пробежав пальцами по перу и свернутому пергаменту, Пройас снова почувствовал себя ребенком, как будто ему предстояло выполнять упражнения по чистописанию под ястребиным, но всепрощающим взором Ахкеймиона. Он почти чувствовал дружелюбную тень колдуна, маячащую за его худыми мальчишескими плечами.

«Неужто дом Нерсеев мог породить такого глупого мальчишку?!»

«Неужто школа Завета могла прислать такого слепого учителя?!»

Пройас едва не рассмеялся мудрым смехом наставника.

И когда он закончил первый столбец своего исполненного недоумения ответа Майтанету, на глаза его навернулись слезы.

«… Но похоже, Ваша Святость, Друз Ахкеймион мертв».

Эсменет улыбнулась, и Келлхус взглянул сквозь оливковую кожу, сквозь игру мышц над костями, на некую абстрактную точку, средоточие ее души.

«Она знает, что я вижу ее, отец».

Лагерь бурлил всяческими хлопотами и чистосердечными разговорами. Священное воинство готовилось к переходу через пустыни Кхемемы, и Келлхус пригласил к своему костру четырнадцать старших заудуньяни, что на куниюрском означало «племя истины». Они уже знали свою миссию; Келлхусу нужно было лишь напомнить им, что он обещал. Одной веры недостаточно, чтобы контролировать действия людей. Нужно еще желание, и эти люди, его апостолы, должны светиться желанием.

Таны Воина-Пророка.

Эсменет сидела напротив Келлхуса, по другую сторону костра, смеясь и болтая с соседями, Арвеалом и Персоммасом; лицо ее зарумянилось от радости, которой она не могла вообразить и в которой не смела себе признаться. Келлхус подмигнул ей, потом оглядел других, улыбаясь, смеясь, восклицая…

Внимательно приглядываясь. Подчиняя своей воле.

Каждый из них был источником знаний. Потупленные глаза, быстро бьющееся сердце и неловкая, нескладная речь Оттмы говорили о всепоглощающем присутствии Серве. Короткая презрительная усмешка Ульнарты за миг до улыбки означала, что он все еще неодобрительно относится к Тцуме, поскольку боится его черной кожи. То, что Кассала, Гайямакри и Хильдерат старались все время находиться лицом к Верджау, даже когда разговаривали друг с другом, означало, что они до сих пор считают его первым среди них. И действительно, то, как Верджау окликал кого-то из сидящих вокруг костра, подавался вперед, опираясь на ладони, пока остальные по большей части беседовали между собой, говорило о сочетании подсознательной тяги к господству и подчинению. Верджау даже выпячивал подбородок…

— Скажи мне, Верджау, — позвал Келлхус, — что ты видишь в своем сердце?

Подобные вмешательства были неизбежны. Все эти люди были рождены в миру.

— Радость, — улыбаясь, ответил Верджау.

Слегка потускневшие глаза. Учащение пульса. Рефлекторный прилив крови к лицу.

«Он видит, и он не видит».

Келлхус поджал губы, печально и сдержанно.

— А что вижу я? «Это он знает…» Прочие голоса смолкли. Верджау опустил глаза.

— Гордость, — ответил молодой галеот. — Вы видите гордость, господин.

Келлхус улыбнулся, и охватившая всех тревога развеялась.

— Нет, — сказал он. — Не с таким лицом, Верджау.

Все, включая Серве и Эсменет, расхохотались, а Келлхус удовлетворенно обвел взглядом сидящих вокруг костра. Он не мог допустить, чтобы кто-то из них принялся строить из себя великого учителя. Именно полное отсутствие самонадеянности и делало эту группу столь уникальной, именно поэтому их сердца трепетали и головы кружились от возможности видеть его. Бремя греха связано с тайной и порицанием. Сорвите их, избавьте людей от уловок и суждений, и их ощущение стыда и никчемности просто исчезнет.

В его присутствии они чувствовали себя значительнее, ощущали себя чистыми и избранными.

Прагма Мейджон взглянул сквозь лицо маленького Келлхуса и увидел страх.

— Они безвредны, — сказал он.

— А что они такое, прагма?

— Примеры дефектов… Образцы. Мы храним их для образовательных целей.

Прагма изобразил улыбку.

— Для таких учеников, как ты, Келлхус.

Они находились глубоко под Ишуалем, в шестиугольной комнате, в громадных галереях Тысячи Тысяч Залов. Стены были покрыты подставками со множеством свечей, излучающих яркий и чистый, словно в солнечный полдень, свет. Уже одно это делало комнату из ряда вон выходящей — во всех прочих местах Лабиринта свет был строго запрещен, — но что было еще поразительнее, так это множество людей в углублении в полу.

Каждый из них был наг, бледен, как полотно, и прикован зеленоватыми медными кандалами к наклоненным доскам. Доски образовывали широкий круг, так, что каждый человек лежал на расстоянии вытянутой руки от остальных, на краю центрального углубления, и мальчик ростом с Келлхуса мог, стоя на полу, посмотреть им в лицо…

Если бы у них были лица.

Их головы лежали на железных рамах, и крепежные скобы удерживали их в неподвижном состоянии. Под головами на каждой раме были натянуты проволочки. Они расходились по кругу и заканчивались крохотными серебряными крючками, погруженными в едва заметную кожу. Гладкие, лоснящиеся мышцы поблескивали на свету. Келлхусу почудилось, будто каждый из лежащих сунул голову в паутину, и из-за этого у них облезли лица.

Прагма Мейджон назвал это Комнатой Снятых Масок.

— Для начала, — сказал старик, — ты изучишь и запомнишь каждое лицо. Затем воспроизведешь то, что увидел, на пергаменте.