Р. Бэккер - Воин кровавых времен

«Он кормил меня. Он был теплой подушкой с золотом в карманах… Но он не был тобою, любовь моя. С тобой не сравнится никто».

Рот его распахнулся в негромком крике… Как. Почему. Потом пришла ярость.

— Я могу разорвать тебя, Келлхус! Посмотреть, как ты будешь гореть! Жечь до тех пор, пока у тебя не лопнут глаза! Пес! Вероломный пес! Ты будешь визжать, пока не подавишься собственным сердцем, пока твои конечности не сломаются от боли! Я могу это сделать! Я могу сжечь войско своими песнями! Я могу вогнать внутрь твоего тела непереносимую боль! Я могу разделать тебя при помощи одних только слов! Стереть твое тело в пыль!

Он заплакал. Темный мир вокруг него гудел и горел.

— Будь ты проклят… — выдохнул Ахкеймион. Он не мог дышать… Где взять воздух?

Он замотал головой, словно мальчишка, гнев которого перешел в боль… И неловко ударил кулаком по опавшим листьям.

«Проклятье, проклятье, проклятье…»

Он оцепенело огляделся по сторонам и вяло вытер лицо рукавом. Шмыгнул носом и ощутил на губах соленые слезы.

— Ты сделал из нее шлюху, Келлхус… Ты сделал из моей Эсми шлюху…

Они вращались по кругу. Ночной ветер донес чей-то смех.

«Ахкеймион…» — вдруг прошептал Келлхус.

Это слово обвило его, заставив замереть от ужаса.

«Нет… Ему не полагается говорить…»

«Он сказал, что ты придешь», — донеслось от щеки мертвой женщины.

Келлхус смотрел, словно с поверхности монеты; его темные глаза блестели, лицо было прижато к лицу Серве. Ее голова запрокинулась, а распахнутый рот открывал ряд грязно-белых зубов. На миг Ахкеймиону показалось, что Келлхус лежит, распростертый на зеркале, а Серве — всего лишь его отражение.

Ахкеймион содрогнулся: «Что они сделали с тобой?»

Поразительно, но кольцо прекратило свое неторопливое вращение.

«Я вижу их, Ахкеймион. Они ходят среди нас, спрятавшись так, что их невозможно разглядеть…»

Консульт.

Волоски у него на загривке встали дыбом. Холодный пот обжег кожу.

«Не-бог вернулся, Акка… Я видел его! Он такой, как ты говорил. Цурумах. Мог-Фарау…»

— Ложь! — крикнул Ахкеймион. — Ты лжешь, чтобы избавиться от моего гнева!

«Мои наскенти… Скажи им, пусть покажут тебе то, что лежит в саду».

— Что? Что лежит в саду? Но глаза Келлхуса закрылись.

Горестный вопль разнесся над Калаулом, леденя кровь; люди с факелами ринулись в темноту под Умиаки. Кольцо продолжало свое бесконечное вращение.

Утренний свет струился с балкона, через кисейную занавеску, превращая спальню в подобие гравюры с ее сияющими поверхностями и темными пятнами теней. Заворочавшись на постели, Пройас нахмурился и поднял руку, защищаясь от света. Несколько мгновений он лежал совершенно неподвижно, пытаясь проглотить боль, засевшую в горле, — последний след гемофлексии. Потом его снова захлестнули стыд и раскаяние вчерашнего вечера.

Ахкеймион и Ксинем вернулись. Акка и Ксин… Оба изменились безвозвратно.

«Из-за меня».

Холодный утренний ветер пробрался через занавески. Пройас свернулся калачиком, не желая отдавать тепло, накопившееся под одеялами. Он попытался задремать, но понял, что просто хочет избавиться от тревоги. В детстве он любил роскошную леность утренних часов. Таким вот холодным утром он заворачивался поплотнее в одеяло и наслаждался этим, как люди постарше наслаждаются горячей ванной. Тогда тепло не утекало из его тела, как сейчас.

Прошло некоторое время, прежде чем Пройас понял, что на него смотрят.

Сперва он прищурился, слишком пораженный, чтобы шевельнуться или закричать. И планировка, и отделка усадьбы были нильнамешскими. Кроме экстравагантных скульптур, спальня отличалась низким потолком, который подпирали толстые колонны с каннелюрами, позаимствованные, несомненно, из Инвиши или Саппатурая. К одной из колонн у самого балкона прислонилась фигура, почти невидимая в утреннем свете…

Пройас резко отбросил одеяла.

— Ахкеймион?

Прошло несколько мгновений, прежде чем глаза приспособились к освещению и он смог узнать человека.

— Что ты здесь делаешь, Ахкеймион? Что тебе нужно?

— Эсменет, — проговорил колдун. — Келлхус взял ее в жены… Ты знал об этом?

Пройас изумленно смотрел на колдуна; в его голосе звучало нечто такое, что мгновенно погасило возмущение принца: какое-то странное опьянение, безрассудство, но порожденное не выпивкой, а потерей.

— Знал, — признался Пройас, щурясь. — Но я думал, что… — Он сглотнул. — Келлхус скоро умрет.

Он тут же почувствовал себя дураком: его слова прозвучали так, словно он предлагал Ахкеймиону компенсацию.

— Эсменет для меня потеряна, — сказал Ахкеймион. Лицо колдуна казалось тенью под ледяной коркой, но Пройас сумел разглядеть на нем изможденную решимость.

— Как ты можешь говорить такое? Ты не… — Где Ксинем? — перебил его колдун.

Пройас приподнял брови и кивком указал налево. — За стеной. В соседней комнате. Ахкеймион поджал губы. — Он тебе рассказал? — Про свои глаза?

Пройас уставился на собственные ноги под пунцовым одеялом.

— Нет. У меня не хватило мужества спросить. Я подумал, что Багряные…

— Из-за меня, Пройас. Они ослепили его, чтобы кое-чего от меня добиться.

Подтекст был очевиден. «Это не твоя вина», — говорил он. Пройас поднял руку, словно для того, чтобы смахнуть сон с глаз. А вместо этого вытер слезы.

«Проклятье, Акка… Мне не нужна твоя защита!»

— Из-за Гнозиса? — спросил он. — Они этого хотели? Крийатеса Ксинема, маршала Конрии, ослепили из-за богохульства!

— Отчасти… Еще они думали, что я располагаю сведениями о кишаурим.

— Кишаурим? Ахкеймион фыркнул.

— Багряные Шпили боятся. Ты что, не знал этого? Боятся того, чего не могут увидеть.

— Это-то очевидно: они только и делают, что прячутся. Элеазар по-прежнему отказывается выйти на битву, хоть я и сказал ему, что скоро они начнут с голодухи жрать свои книги.

— Тогда они не смогут слезть с горшков, — заметил Ахкеймион, и сквозь звучавшее в голосе изнеможение пробился прежний огонек. — Их книги такое гнилье!

Пройас расхохотался, и его окутало почти забытое ощущение покоя. Именно так они когда-то и разговаривали, выпуская наружу заботы и тревоги. Но вместо того, чтобы приободриться, Пройас впал в замешательство.

Воцарилось долгое молчание — результат внезапно исчезнувшего хорошего настроения. Взгляд Пройаса скользил по веренице людей, бронзовокожих и полунагих, вышагивающих по разрисованным стенам и несущих разнообразные дары. С каждым ударом сердца тишина звенела все громче.

Потом Ахкеймион произнес:

— Келлхус не может умереть. Пройас поджал губы.

— Ничего себе, — ошеломленно пробормотал он. — Я говорю, что он должен умереть, а ты говоришь, что он должен жить.