Тэд Уильямс - Война Цветов

— Но ты ведь это уже сделала один раз.

— Это все он устроил. У меня самой вряд ли получилось бы, даже если бы я не истратила свой лимит — я ведь не ученый, как граф Пижма.

— Если он ученый, то вроде доктора Менгеле* [15] Врач, производивший опыты над заключенными в гитлеровских лагерях смерти. . Относится к людям, как к подопытным крысам. Раньше ты говорила, что он послал тебя, потому что сам не мог к нам отправиться. Почему не мог?

— Из-за эффекта Клевера. Был такой Цветок, тоже все науками занимался. Эффект действует с тех пор, как у нас не стало короля с королевой. Раньше мы путешествовали туда и обратно, когда хотели, хотя в одни места попасть было легче, чем в другие. Теперь каждый из нас может побывать в вашем мире только один раз, и обратно вернуться тоже. — Кочерыжка, сидя на одеяле, убрала с глаз рыжие волосы. — Называется «лимит». С вашей стороны это работает точно так же, если ты, конечно, не дух бестелесный вроде того, что хотел тебя убить — эти могут перемещаться сколько угодно и добывать себе плоть на месте. Короче, тебе, чтобы вернуться домой, нужен кто-то вроде Пижмы и его друзей.

— Выходит, я должен сидеть здесь и надеяться, что у твоего босса хватит волшебной фигни, чтобы уберечь меня от зомби, пока он не решит, что со мной делать?

— В общем-то да, как ни жаль.

Тео в изнеможении привалился к изголовью кровати.

— Как тебя только угораздило попасть на службу к такому, как Пижма?

— Я выросла в этой коммуне.

— Почему «коммуна», собственно говоря? Коммуна — это место, где все равны, так ведь? А здесь, похоже, всем заправляют Цветы, как и везде у вас.

— Это название сохранилось со старых времен. Маргаритки были радикалами когда-то, в Эру Первых Чудес. Они дорожат традициями, потому и сохранили старое название.

— Значит, ты здесь живешь?

— Не совсем так. Теперь я живу в Городе, но почти все мои родные так и остались здесь. Мы, Яблоки, арендуем фруктовый сад, и все, кто живет дома, в нем работают, даже Черенок и Семечко, которые по старшинству идут сразу после меня — они все время сбежать собираются, потому что терпеть не могут эту работу.

— Сад принадлежит вашей семье?

— Земля — нет, я уже сказала, — только деревья. Целых десять акров, больше тысячи, — с гордостью сказала летуница.

— А что это за деревья?

Фея закатила глаза.

— Меня зовут Кочерыжка, папу — Ранет, маму — Папировка, братьев — Кожица, Семечко и Черенок, одну из сестер — Шарлотка. Так какие же деревья, по-твоему, мы выращиваем?

— А, да. Понятно.

— Ну, ты ж у нас шустрый, прямо колибри.

— Я ведь просил не дразнить меня, — огрызнулся Тео. — Как может такое маленькое существо быть таким языкатым? Или вы, феи, все такие? Мама окунула тебя в реку Вредности, когда ты была младенцем?

— Очко тебе, парниша, — засмеялась она.

— Ты так и не объяснила, почему работаешь на Пижму.

— Ну да. Усадьбой здесь в коммуне владеет его кузен Зенион Маргаритка, и он же в парламенте заседает — у него мы и арендуем свой сад. Но Маргаритки по Цветочным меркам считаются вроде как вольнодумцами — поместьем управляют все сообща и другими интересующими их делами тоже занимаются вместе. Почти все решает сестра Зениона, Диспурния. Пижма и раньше пользовался моими услугами — в основном чтобы травы собирать. Он помешан на науке, но в травах не очень-то смыслит. В Городе я тоже исполняла его поручения, книги разыскивала, например, и разные редкие чары. С работой в Городе трудно, и когда он мне предложил это дело, я согласилась — он хорошо платит.

— Но почему же он не послал кого-нибудь... ну...

— Кого-нибудь побольше? Ладно, не прикидывайся, я знаю, что ты хотел сказать. Вот и видно, что ни шиша ты не понимаешь. Чем меньше входящий, тем меньше разрыв, а значит, и энергии меньше требуется. Спорю, что из-за моего рейса свет все равно везде вырубился.

— Значит, для отправки меня назад понадобится огромное количество энергии, помимо всего прочего? — вздохнул Тео.

— А ты думал. Это материя хитрая, потому и зовется наукой.

— Да, попал я, одним словом. — Тео почувствовал себя бесконечно несчастным. Говорят, что по дому можно скучать только в разлуке с ним — а как насчет целого мира?

Кочерыжка долго смотрела на него и наконец сказала:

— Знаешь что? Поговорю-ка я с Пижмой сама. Для Цветка он неплохой парень.

— То есть не бьет своих слуг до смерти? — уныло предположил Тео.

— Ладно, кончай себя жалеть. Сиди тут, я скоро. — Она взлетела с кровати и помедлила, как будто хотела сказать еще что-то, но потом раздумала и стрельнула за дверь.

Тео в полной депрессии встал и начал прохаживаться по комнате, трогая драпировки на стенах. Они ласкали кожу скорее как влага, а не как ткань. Потом он занялся предполагаемыми часами и долго разглядывал незнакомые знаки на их треугольном циферблате. Вылитые часы-радио. Может, музыку послушать, пока Кочерыжки нет? Ведь интересно же, какая у них тут музыка.

Он нажал на одну из серебристых выпуклостей в деревянном корпусе, но если это была кнопка, то за ее нажатием ничего не последовало. Тео нажал другую и в изумлении уронил прибор на кровать, услышав оттуда шепот, звучащий как вопрос на непонятном ему языке. Устройство подскочило пару раз, натянув провод до отказа, и шепчущий голос умолк.

Выждав пару минут, Тео взял загадочный прибор в руки и нажал третью кнопку. Это тоже как будто не произвело мгновенного действия, но вскоре он ощутил, что дерево у него в руках нагревается. Он вскрикнул и снова швырнул ящик на кровать. Оттуда уже шел дым, и Тео в панике поднял его за провод.

— Вот черт! Что делать-то? — Он говорил сам с собой — плохой знак. Старина Пижма не полюбит его за то, что он спалит фамильную усадьбу.

Окаянная штука продолжала нагреваться — Тео чувствовал это за целый фут. Он задом отодвинул кровать от стены в надежде добраться до розетки, продолжая держать прибор подальше от всего, что могло воспламениться. Пока он шарил за кроватью, корпус на шнуре качнулся и стукнул его по голове. Ощущение было точно как в тот раз, когда он схватился за один из фенов Кэт, не заметив, что тот включен, и Тео взвыл от боли.

В конце концов он взялся за провод около того, что походило на розетку — деревянный квадрат, вделанный прямо в стену, — и дернул, но провод не пожелал отсоединиться. Часы снова качнулись к нему, и прядь у него на виске завилась в тугой локон. Тео уперся бедром в спинку кровати и дернул еще раз, изо всех сил. Провод оторвался с громким «поп» и вспышкой голубовато-зеленого пламени. Теперь заполыхало огнем отверстие розетки, но вскоре оно затянулось деревом и исчезло.

На конце шнура болтался совершенно бесформенный, словно от слоновьего бивня отпиленный набалдашник.