Урсула Ле Гуин - Пересадка

Ай Ли А Ле с ее чудесными густыми золотистыми, цвета пшеницы, волосами, заплетенными в толстые косы…

— Она, правда, составляет только четыре процента моего генома, — словно извиняясь, сказала она. — Хотя там есть еще полпроцента генома попугая, но это рецессивный ген, слава богу!

Я все еще пыталась осознать то, в чем она только что призналась. Наверное, она сразу поняла, каков будет мой ответ на ее так и не произнесенный вслух вопрос, — догадалась по моему потрясенному молчанию.

— Это были совершенно безответственные люди! — сурово заявила она. — Со всеми своими программами, политикой и стремлением все сделать лучше, они вели себя, как полные глупцы. По их милости на свободу вырвались совершенно неведомые им силы; все живое стало смешиваться, как попало. За десять лет они умудрились начисто уничтожить такую важную сельскохозяйственную культуру, как рис. Семена его улучшенных разновидностей оказались стерильными. Последовавшие за этим голодные годы были поистине ужасны… А бабочки! У нас ведь раньше были бабочки! А у вас они есть?

— Да, некоторые виды пока сохранились, — сказала я.

— И делету у вас сохранились? — Мой трансломат сообщил мне, что это разновидность поющих светлячков, ныне полностью истребленных. Я с грустью покачала головой:

— Нет, делету у нас нет.

Она тоже с грустью покачала головой.

— Я вот никогда в жизни не видела ни одной бабочки или делету! Только на картинках… Их уничтожили с помощью особых инсектицидов, этих клонов-убийц. Но и это ученых ничему не научило! Ничему! Уничтожив бабочек, они взялись за животных и людей. Они принялись их «улучшать»! Это был кошмар! Собаки, умевшие говорить; кошки, умевшие играть в шахматы; люди, которым было уготовано стать гениями и, никогда не болея, прожить не менее пятисот лет! О да! У нас тут и до сих пор полно говорящих собак, и порой они просто невыносимы со своей бесконечной болтовней об одном и том же — секс, испражнения, запахи, запахи, испражнения, секс. «Ты меня любишь?» — «А ты меня?» Ненавижу говорящих собак! Мой королевский пудель Ровер не говорит ни слова, дорогой мой мальчик! А потом появились эти… «гуманоиды»! Теперь нам никогда не избавиться от нашего Номера Первого. Это здоровенный кровожадный ГИПО. Ему сейчас девяносто, но выглядит он лет на тридцать и будет так выглядеть еще как минимум четыре столетия. И столько же будет оставаться Номером Первым. Этот набожный лицемер, этот глупец, этот жадный мелкотравчатый злобный ублюдок представляет собой, с точки зрения наших ученых, идеальный тип мужчины-производителя. Ему никакой закон не писан. И к нему, естественно, Запрет не имеет ни малейшего отношения. Но я все же не считаю, что Запрет был принят неправильно. Нужно же было хоть что-то предпринять! Все складывалось просто чудовищно. Когда пятьдесят лет назад до них дошло, что генетические хакеры просочились во все лаборатории, половина технического состава — сплошные биофанатики, а церковь владеет секретными предприятиями в восточном полушарии, сознательно разворачивая нашу генетику в сторону всеобщей гибели… К счастью, большая часть созданной ими продукции оказалась нежизнеспособной. Но очень многие их творения выжили и существуют до сих пор. Тут уж хакеры постарались на славу. Одни эти люди-куры чего стоят!.. Вы, кстати, их видели?

И как только она спросила, я догадалась, что, да, видела: это были низенькие, точнее, приземистые, существа, без конца сновавшие у всех под ногами, налетавшие друг на друга и так пронзительно пищавшие, что все дорожное движение стопорилось: водители опасались переехать кого-нибудь из них.

— Когда я их вижу, мне хочется плакать, — сказала Ай Ли А Ле, и вид у нее был действительно такой, словно она вот-вот расплачется.

— Значит, Запрет означал прекращение дальнейших генетических экспериментов? — спросила я.

Она кивнула.

— Да. И лаборатории были действительно взорваны, а все биофанатики отправлены на переподготовку в Губи. И отцы церкви по большей части сидят в тюрьме. Да и многие монахи, я думаю, тоже. Генетиков почти всех перестреляли. Уничтожили результаты всех экспериментальных исследований, которые уже велись, а сами исследования запретили. И всю сельскохозяйственную продукцию тоже уничтожили, если она, — Ай Ли А Ле пожала плечами, — «слишком сильно отличалась от нормы». От нормы! — Она нахмурилась, хотя, казалось, что ее лицо, несмотря на усталость, постоянно освещено солнцем. — Какая там норма! У нас давно уже никакой нормы нет! Как нет больше и отдельных видов и разновидностей. Мы представляем собой генетическую кашу. Когда мы сажаем кукурузу, то всходит клевер, воняющий хлором. Когда мы сажаем дуб, то вырастает ядовитое дерево пятьдесят футов высотой и десять футов в обхвате. А когда мы занимаемся любовью, то не знаем, кто у нас в результате родится — ребенок, жеребенок, лебеденок или молодое деревце. Моя дочь… — Голос Ай Ли А Ле сорвался. Лицо ее мучительно исказилось. Стиснув зубы, она старалась взять себя в руки и далеко не сразу сумела продолжить свой рассказ: — Моя дочь живет в Северном Море. Питается сырой рыбой. Она очень красива. У нее такая темная, шелковистая шкурка… Но… когда ей было всего два годика, мне пришлось отвезти ее на берег моря и бросить прямо в огромные холодные волны. И я позволила ей навсегда покинуть меня, уплыть в морские глубины, быть той, кем она родилась. Но она ведь и человек тоже! Да-да, она, как и я, человек!

Ай Ли А Ле горько заплакала; заплакала вместе с нею и я.

А потом, немного успокоившись, моя собеседница продолжила свой рассказ о том, как «коллапс генома» привел к глубочайшей экономической депрессии, которую лишь усугубили различные статьи Запрета, предусматривавшие «абсолютную чистоту» и запрещавшие профессиональную деятельность и работу в правительственных учреждениях тем, кто при проверке оказался человеком менее чем на 99,44 процента, — за исключением Здоровяков, Правильных и прочих ГИПО (т. е. Генетически Измененных Продуктов, Одобренных Чрезвычайным Правительством). Именно поэтому Ай Ли А Ле и работала официанткой. Ведь она на целых четыре процента была кукурузой.

— Маис когда-то был священным у многих народов в том мире, откуда я прибыла сюда, — сказала я, вряд ли сознавая, зачем это говорю. — Это такое прекрасное растение! Мне нравится все, что делают из кукурузы: полента, кукурузные лепешки, кукурузный хлеб, тортильи, консервированная кукуруза, мамалыга, кукурузная крупа, виски, чаудер — это такая похлебка с овощами, кукурузными початками, рыбой и моллюсками. Да и просто вареные кукурузные початки — это очень вкусно. Все это прекрасно. Это поистине благословенное растение! Надеюсь, вы не возражаете, что я перечисляю исключительно съедобные вещи?