Марина Казанцева - Воздаяние Судьбы

— Что это?! — изумился Лён, оборачиваясь к своему спутнику и забыв о том, что принял решение не доверять ему ни в чём. — Снова заколдованное место?!

— Вот именно. — озабоченно ответил Кирбит. — Только тут нечто иное. Это одна из множества зон, свойственных Селембрис — это сказка. Ты помнишь, как я завёл Чугуна в историю про Добрыню? Это была как раз такая зона. Я и тебя заводил в такое место — помнишь маркиза Карабаса? Только тогда плохо получилось: я несколько перестарался.

— Мы попадём в сказку? В какую? — растерялся Лён.

— Кто ж его знает. — озабоченно ответил Кирбит. — Но, я думаю, что твой приятель как раз и заехал в такую зону. А в таких местах путник испытывает наваждение — он становится как бы героем одной из историй, которые близки его духу. Каждому — своё, отчего и вид местности так переменчив.

— Но он выйдет из этой сказки? — требовательно спросил Лён, остро сожалея, что позволил Долберу покинуть себя.

— Совсем не обязательно. — усмехнулся сын степей. — Ведь сказка — это тоже жизнь, только со своими законами. Раньше вся Селембрис была зоной сплошной сказки, пока сюда не понабились люди и не стали изменять её облик. Они поселялись в таких местах, не зная их свойств, и становились участниками разных историй. Кстати, не так давно мы побывали в таком месте — помнишь про трёх заколдованных принцесс? Тогда мы попали прямо в область сказки, а теперь мы снаружи. Так что, пойдём?

Лён посмотрел на картину за мостиком, который оставался неизменным. Там снова произошла перемена: вознеслись высокие горы, помрачнело небо, и дорога уходила в глубокий каньон. Однажды Вещий Ворон привёл его к такому же мосточку — тогда Костян впал в образ Добрыни Никитича. Насколько человек, вошедший в зону сказки, сохраняет свою личность?

— Много же ты знаешь о Селембрис. — заметил он своему спутнику.

— Всё больше вспоминаю. — ответил тот. — Память возвращается урывками.

— А, может, сочиняешь? — усомнился снова Лён.

— Может, сочиняю. — легко согласился Кирбит, трогая с места коня и направляясь к мостику. — Когда вернёшься, спроси Вавилу или Вещуна — они старые селембрийцы, они много знают. Был бы ты более любопытным, интересовался бы, так тоже знал бы.

Он въехал на мост и обернулся.

— Спеши сюда, дивоярец, а то нас размечет по сказке, как листья по полю.

Лён поспешил подъехать и встал на мосту рядом с Кирбитом.

— Ты думаешь, Долбер знал, во что вляпался? — спросил он.

— Да кто же его знает! — беспечно ответил степной вор. — Наше дело маленькое — отыскать плохого человека.

— Не стать бы опять лошадью для героя. — пробормотал Лён.

— А было дело? — остро поинтересовался демон.

— А то не знаешь! Разве ты не был змеюкой на Сорочинской горе?

— Нет, конечно! — с негодованием отверг Кирбит такое предположение. — Ещё чего — соваться под руку Добрыне! Змеюка ведь не сносила шести голов. Нет, я тогда не сунулся в сказку, я ждал снаружи.

— Как жаль. — заметил Лён, — Значит, не твоих детишек я потоптал тогда на горе на Сорочинския? Их, мабудь, десять тысяч штук було. Уж как мои ботинки погорели — страшно вспомнить! Вот я и боюсь: опять бы не попасть в узду.

— Брось дрейфить, дивоярец! — засмеялся демон. — Не влезал бы в сказку с чёрного хода. Будем умнее — доверимся выбору сказочного мира — он сам определит нам роли, сам всем оделит, сам укажет путь.

Они ступили с мостика на берег, поросший мелкой травкой.

Великий Днепр, разлившийся широко, катит свои могучие валы, а низким берегом от запада к востоку усталый всадник бешено спешит. Покрыты пылью дальних странствий и шлем высокий, и латы на груди, а конь каурый, спотыкаясь, уж еле видит ямы на пути.

Покрыто поле ржавою росою, усеян луг железом, как травой, и деревцем с кровавою листвою торчит из ямы кол с гниющей головой.

Куда ни кинешь взгляд — от края и до края — лишь вороньё торжественно кружит, да пёс бродячий, с дрожью отрывая от мёртвых тел куски, бежит. Ни голоса, ни стона и ни плача, как будто умер звук по всей земле, и лишь далёкий, слабый и печальный, поёт немолчный колокол во мгле.

— Постой, Каурый, вижу, тебе уже невмоготу. Вот погоди, минуем это поле, и я тебе пристанище найду. Пока же погоди немного, друг мой, ещё минуту потерпи, найди себе немного травки и голод буйный утоли. А я пойду, пройдусь межою, средь мёртвых богатырских тел — не разживусь ли булавою, а лучше я бы меч хотел.

Идёт печальный путник сквозь заторы — то громоздятся горы лат, обходит стороною горы — щиты разбитые лежат. Пустые конские остовы нарядным крытые седлом — на чепраках львы и грифоны, орлы да туры под крестом. Оскалясь, смотрят черепа — в глазницах чёрных мухи вьются — как будто сами над собой, непогребёнными, смеются. Вот какова ты, славы дань, вот каково ты, бремя чести — все, как один, пошли на брань, все, как один, лежим мы вместе. За свой народ отдали жизнь, долг положили за державу, теперь храним мы рубежи и бережём святую славу. Иди же, путник, отыщи себе оружие по цели, и взяв его, не посрами герб благородный в своём деле. Пусть будет меч в твоих руках врагу бессонницей лихою, пусть неприятелю грозит расстаться скоро с головою. Благославляем тебя, брат, на счастье доблестной победы, да не несут твои обеты позора буйной голове — будь скор на сечу, храбр на битву, будь к слабым добр, и крут к врагу. Минуй все беды и преграды, осиль все тяготы пути, и обещаем, что в награду ты обретёшь свой дар любви. Пусть, брат, удача тебе светит, пусть не собъёт копыта конь, пусть белый день тебя приветит, а ночью охранит огонь. Ступай, Руслан, спаси девицу — мы будем за тебя молиться.

Как светлым днём несётся степью буйный ветер, как треплет волны белых ковылей, как вьёт столбами пыль у трёх дорог, как мечет лист сухой к подножию кургана!

Ух, облечу тебя вокруг, ух, как насыплю пыли на макушку — так будешь знать, старик-курган, как вольному полёту ветра мешать своей седой и старой головой!

Когда угомонишься, дуралей, когда устанешь с листьями кружиться? Чего тебе трудиться пыль мне на макушку сыпать, когда на ней сидит мой гость и думу думает, и сердце гневом надрывает, и в ярости судьбу клянёт!

Ну да, курган? И кто ж таков? Что с миром он не поделил? Чем на судьбу обижен кровно? За что ругает белый свет, кому грозится местью?

Ступай да посмотри.

Есть на верху кургана камень — что за богатырь туда его ввалил? На камне том сидит красавец-молодец. Какой бы девице не глянулись те сумрачные очи, что под орлиными бровями смотрят в степь ковыльную? Какой красавице не заглядеться на смоляные кудри, на чёрный ус, на смугло-бледное лицо? Зубами белыми и крепкими грызёт в досаде молодец травинку и смотрит неотрывно вдаль, как будто ждёт кого-то.