Дуглас Брайан - Забытые богини

Конан медленно перевел взгляд на свою маленькую хозяйку. Дин прикусила губу, словно размышляя, что же ей делать дальше. Конан подумал о том, что царственные манеры девочки удивительным образом сочетаются с пестрыми лохмотьями уличной плясуньи. Она была странная. И недобрая.

– Афза, – повторила Дин, – я хочу видеть его прошлое…

– Кто он такой? – ровным низким голосом спросила женщина.

– Он мой раб, – сказала Дин. – Делай с ним что хочешь. Только зря не мучай.

Последняя фраза прозвучала довольно зловеще, и Конан невольно обернулся в сторону двери.

– Стой, – негромко произнесла Дин.

Он замер. Происходящее правилось ему все меньше и меньше. В доме Афзы явственно пахло колдовством, и от этого у варвара волоски вставали дыбом на загривке. Он ненавидел любые чары.

Однако то ощущение, что исходило от Дин, было сильнее чар. Конан мог бы поклясться, что девочка – не колдунья.

– Иди сюда, – позвала Дин. – Иди же, не бойся.

Он шагнул к ней, сильно побледнев под густым загаром. Дин услышала, как он скрипнул зубами.

– Ты поможешь мне, Афза? – спросила Дин. Афза медленно, задумчиво сказала:

– Он может не выдержать. И рана у него плохо зажила.

– Откуда ты знаешь? – спросил ее Конан. – Откуда тебе знать про мои раны?

– Лучше покажи, где она.

Конан привычно провел ладонью по ребрам с правой стороны.

– Тебе повезло. Немного ниже – и задели бы печень. – Афза снова повернулась к девочке. – Он может не выдержать, Дин.

Вместо ответа Дин протянула руку к Конану, и он, повинуясь против своей воли, опустился на земляной пол. Афза, помолчав, принялась перебирать кувшины и глиняные чашки, расписанные бледно-голубой глазурью. Они стояли в большой нише, под которой лежали пять или шесть совершенно новых ковров. Афза равнодушно встала на них ногами, словно такая вещь, как ковры, не имели в ее глазах никакой цены. Кувшины глухо позвякивали.

– Возьми из печки огонь, Дин, – сказала Афза, не оборачиваясь.

Конан увидел невысокую медную жаровню, по форме повторяющую древний храм богини Алат. Дин присела перед круглой жестяной печкой, тихонько гудевшей в углу, возле входа. В полумраке засветились угли. Зная по опыту о том, какие отличные результаты дают пытки раскаленным железом, Конан втайне похолодел.

Не обращая внимания на его застывший взгляд, Дин голой рукой взяла из печки пылающий уголь, дунула, чтобы дать разгореться, и положила на жаровню. Потом небрежно бросила горсть сероватых комков какого-то благовония, и неожиданно в комнате стало очень свежо.

Конан свесил голову на грудь – внезапно его потянуло в сон. Он плохо понимал, что происходит. Женщины о чем-то вполголоса переговаривались, ходили мимо, бесшумно ступая по земляному полу босыми ногами. Потом смуглая рука, обвитая цепочкой, подсунула Конану белую чашку с дымящимся отваром, и он послушно выпил горькую и горячую жидкость.

Кто-то коснулся его волос. Он машинально съежился, подобно дикому зверю ревниво оберегая свою голову. Но ладонь надавила сильнее, заставила смириться, и он перестал об этом думать.

И неожиданно он снова увидел себя сидящим в тени навеса, со скованными руками, голодного и очень злого. Голос, звучащий откуда-то из глубины сознания, спрашивал и спрашивал, и время покатилось назад и потащило его за собой, восстанавливая въяве прошлое, день за днем, месяц за месяцем. Неудачный поход с отрядом наемников из Бритунии. Месяцы блужданий по джунглям, когда Конан терял одного товарища за другим. Корабль, который они захватили в порту – кажется, это было вечность назад. А затем – кораблекрушение, буря, странные видения в морских волнах. И снова поход, на сей раз в компании отбившихся от каравана людей. Долгий путь через пустыню, к горам, которые медленно вырастали на горизонте. Он уже догадался о том, что идет по жизни вспять, и готов был снова пойти через все испытания и потери, потому что впереди ждало детство. Он торопился: успеть бы добраться до тех лет, когда живы были отец и мать. До этого времени не так уж и далеко. Но силы уходили с каждой минутой, и точно так же непостижимо он начал понимать, что до детства ему не дожить.

Издалека донесся низкий голос Афзы:

– Он умирает, Дин. Оставь его.

«Разве я умираю?» – удивленно подумал Конан и в то же мгновение ощутил щекой прохладу земляного пола. Ладонь, тяжелым грузом лежавшая у него на затылке, незаметно исчезла. Сильные руки приподняли его за плечи, подсунули циновку из жесткой соломы. Бирюза и коралл на золотой цепочке, чередуясь, качались возле его глаз. У своих губ он снова заметил чашку с горячим отваром и снова выпил, не задумываясь. В глубине дома еле слышно прозвенел колокольчик.

– Спи, – приказала Афза. И он заснул

Конан проснулся и удивился тишине. Ему даже показалось, что именно тишина и разбудила его. Он давно уже забыл, что это такое: тишина. И впервые за несколько лет у него ничего не болело, не ныло и не саднило.

Он осторожно сел и сразу увидел маленькое окошко, перед которым покачивались колокольчики. Одиннадцать тонких колокольчиков из обожженной глины, которые свисали с бамбуковой палочки на витых шелковых шнурах, разной длины.

Один из них еле слышно вздохнул под движением воздуха – видно, кто-то прошел мимо окна. И снова стало очень тихо.

Конан встал, огляделся по сторонам. В комнате было почти голо – только кувшины в нише, ковры у стены, печка возле двери и медная жаровня. Конан вздрогнул, вспомнив, как девочка брала из печки раскаленные угли. Что сделала с ним Афза? И зачем маленькой Дин понадобилось его прошлое? И что именно в его прошлом захотела узнать рыночная плясунья?

Он поднялся, гибкий, как дикая кошка, и бесшумно подобрался к нише – посмотреть, что за настои хранит Афза в этих кувшинах. И вдруг увидел спящую на коврах Дин. Девчонка как девчонка – с острыми локтями, с расчесанным укусом слепня за ухом. И лицо у нее во сне жалобное. Он глянул на ее руки, но ни следа ожога ней заметил, хотя на ладошках осталась копоть Конан почувствовал острую жалость к спящей девочке.

Беззвучное чистое дыхание Дин и чуткое присутствие колокольчиков наполняли тишину дома жизнью и смыслом. И вдруг все это рухнуло. Под самой дверью взорвались голоса. Конан даже не сразу понял, что голосов было два, так бурно они спорили. Один принадлежал Афзе, которая разложила свою торговлю прямо на улице. Конан поразился тому, как сочно умеет ругаться эта величавая женщина. Второй голос был мужской – требовательный и громкий. Дин вздохнула во сне. Конан приоткрыл дверь и вышел из дома.

На него обрушилась нестерпимая жара. В ослепительном полуденном свете он увидел Дартина. Новый его господин был великолепен. В новеньких ножнах на поясе болтался огромный кинжал, судя по всему, очень тяжелый. С шеи Дартина свисал компас. Север и юг были обозначены древними шахбийскими письменами, читать которые не умел никто, даже местные долгожители. Конан знал единственное уцелевшее в памяти людей слово этого языка: «уаннек». Это означало: «я». С этого слова начиналась любая древняя надпись в этих краях. А если учесть, что в древности «севером» считали здесь то, что во всех остальных краях называется «северо-западом», то компас вообще не имел цены. Конан отметил также лихое подобие чалмы, под которым Дартин обильно потел с непривычки.