Ричард Морган - Сталь остается

— Мои братья не лгут!

— Конечно, конечно. Ты не так меня понял. Я употребляю слово «правда» в ином смысле. Действительно ли их послали Небожители? Алраг, конечно, человек достойный, но ни для кого не секрет, что он всегда хотел быть вождем. Гант, подобно тебе, сомневается в способности Эгара управлять кланом, но ему недостает твоей осмотрительности. Он всегда высказывается напрямую. Кое-кто может подумать, что Гант просто завидует.

— На бабий язык уздечку не накинешь, — проворчал Эргунд.

— Факт остается фактом: они оба, и Гант, и Алраг, могут увидеть такой сон только потому, что он выражает их личные желания. Про тебя подобного никто не скажет. Тебе не нужно ничего, кроме того, что идет во благо Скаранаку. Именно через таких, как ты, Небожители чаще всего и говорят с нами.

Некоторое время Эргунд сидел, опустив голову. Может быть, взвешивал сказанное шаманом, может, просто свыкался с мыслью, что степной волк вышел из темноты, чтобы найти его. Когда скотовод наконец заговорил, голос его немного дрожал.

— И что мы теперь будем делать?

— Пока ничего. — Полтару пришлось постараться, чтобы не выдать охвативших его чувств. — Если и впрямь такова воля Небожителей, будут и другие знаки. Есть кое-какие ритуалы, но они требуют подготовки. Ты рассказывал кому-нибудь обо всем этом?

— Только Грелле.

— Хорошо. — На самом деле, конечно, плохо, ибо полагаться на Греллу можно было примерно так же, как на дым от костра. Хотя одно Полтар знал наверняка: теплых чувств к Эгару она не питает. — Пусть все так и остается. Поговорим после Жирной ночи. А пока послужим Небесному Дому нашим молчанием.

Позднее, когда дети отпугнули Инпрпрала намазанными жиром физиономиями и полувосторженными, полуиспуганными криками, когда они прогнали ледяного демона от большого праздничного костра в тень и хлад, откуда он и явился, когда все это закончилось и скаранаки перешли к выпивке, песням и посиделкам у костра…

…вот тогда Полтар выбрался далеко в степь, сел на пронизывающем ветру и оставался там так долго, как никогда за все прошлые годы, обхватив себя руками, дрожа под старой волчьей накидкой, бормоча под нос заклинания…

Шаман ждал.

Она пришла — из холода, тьмы, ветра и высокой травы. Бледное мерцание Обруча пробилось сквозь тучи и коснулось ее.

С горящими глазами, со свисающим между острых клыков языком, неуверенно ступая на задних лапах, она явилась ему в облике волчицы, как в Ишлин-Ичане под маской шлюхи.

Она молчала. За нее говорил ветер.

Шаман поднялся, позабыв и о пробравшемся в кости холоде, и об обмороженном лице, и пошел к ней, как мужчина к брачному ложу.

Из гостиной западного крыла доносился голос Гингрена, расхаживавшего по комнате и рявкавшего на кого-то, чьи ответы звучали гораздо мягче и тише. Оставленная приоткрытой дверь словно приглашала подслушать. Задержавшись на мгновение в коридоре, Рингил прислушался к сердитым, резким репликам отца и негромким, робким оправданиям своего старшего брата, Гингрена-младшего. И звук этого голоса отозвался холодом воспоминаний.

Длинный коридор…

Он уже хотел проскользнуть мимо, когда Гингрен вдруг повернулся и увидел его.

— Рингил! — проревел он. — Ты-то мне и нужен. Входи, входи!

Рингил вздохнул, сделал два шага и, едва переступив порог, остановился.

— Да, отец.

Гингрен и Гингрен-младший переглянулись. Брат сидел У окна, одетый для улицы, в сапогах, с саблей на поясе. Жил он в Линардине, где у него был собственный дом, и сюда, наверное, только что приехал с визитом. Рингил не видел его семь лет. Произошедшие с братом изменения определенно не пошли ему на пользу: он набрал лишний вес и отпустил нелепую бородку.

— Мы только что говорили о тебе.

— Очень мило.

Гингрен-старший откашлялся.

— Послушай, Гинг говорит, что постарается замять это дурацкое дело. Я имею в виду дуэль. Кааду она нужна не больше, чем нам. Похоже, Искон просто не совладал с чувствами. Ни к чему благородным семьям Трилейна ссориться из-за пустяков.

— Значит, Каады теперь благородная семейка?

Его брат хмыкнул, но тут же осекся под сердитым взглядом отца.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Не понимаю. — Рингил посмотрел на брата — тот отвернулся. — Пришел предложить себя в секунданты, Гинг?

Неловкое молчание.

— Нет, конечно. Я и не думал. — Брат покраснел. — Гил, все не совсем так.

— Нет?

— Твой брат лишь пытается объяснить, что не будет ни секундантов, ни прочей ерунды. Искон Каад драться не будет, и ты тоже. Мы уладим недоразумение.

— Неужели? А если я не хочу?

— Вот что, — рыкнул Гингрен, — мне это начинает надоедать! Почему тебя так тянет подраться?

Рингил пожал плечами.

— Не знаю. Оскорбил-то он в первую очередь тебя, твою семью. Причем в твоем же доме. Угрожал оружием.

Гингрен-младший подался вперед.

— Не забывай, это и твоя семья.

— Хорошо. Значит, в этом мы согласны.

— Ни в чем мы не согласны! — взорвался Гингрен. — Нельзя все вопросы решать с помощью оружия! Нельзя рубить сплеча! Здесь, в городе, у нас другие порядки. По крайней мере, теперь.

Рингил занялся ногтями.

— Да… давненько меня тут не было.

— Верно. — Гингрен-старший сжал пальцы в кулак. — Может, не стоило и приезжать.

— Ну, я тут ни при чем — вини супругу.

— Не смей разговаривать с отцом в таком тоне!

Гинг вскочил с кресла.

— Помолчи и не суйся. — Рингил раздраженно качнул головой. — Слушайте, меня от всего этого уже тошнит. Ты с ними заодно, Гинг? Не хочешь пускать меня в Эттеркаль? Будешь мешать искать нашу кузину Шерин? Боишься, как бы не вышли на свет кое-какие темные делишки? Как бы не обидеть ненароком кое-кого из новых друзей?

— Шерин никогда умом не отличалась, — отмахнулся Гинг. — Ей все говорили, чтобы не выходила за Билгреста. Глупая девка.

— Глупая или нет, твоя мать хочет, чтобы ее вернули.

— Я же сказал…

Рингил зло ухмыльнулся.

— А не стыдно, что ей пришлось ехать за младшим сыном, потому что среди трех старших не нашлось такого, кто выполнил бы ее просьбу?

Гингрен-младший рванулся к брату. Рингил шагнул навстречу. Его все еще трясло после случая у ворот.

— Гинг! Рингил!

Голос отца остановил братьев на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Глядя в искаженное яростью лицо, Рингил поймал себя на том, что его собственное никаких таких чувств не выражает, а может, не выражает вообще ничего.

— Ну так что? — негромко спросил он.

Гинг отвел глаза.

— Она ко мне не обращалась.

— Интересно почему.

— Да пошел ты! — Гинг сжал кулаки, повторяя жест отца, которому, вспомнил Рингил, брат, сам того не сознавая, подражал еще в юности. — А сюда я просто зашел узнать, могу ли чем-то помочь.