Валерий Иващенко - Золотой Лис. 1-2 часть

А потом весь день провела в своём будуаре, запершись изнутри, что само по себе было делом неслыханным! И лишь сейчас, когда солнце уже почти село, а небо приобрело ту глубокую синеву, неумолимо напоминавшую о приближении ночи, впустила полноправного барона в свои покои… но выгнала на балкон, а свою таинственную работу свернула и накрыла холстиной.

Одаривая мать дежурным поцелуем в щёку, молодой дворянин с удивлением обнаружил, что от госпожи баронессы просто-таки неприлично несёт железной окалиной и льняным маслом — запахами, куда более приличествующими оружейнику или кузнецу. Но поперхнувшись изумлением и осуждающе покачав головой, сын всё же не стал высказывать своего неодобрения и вполне резонно предположил, что раз матушке хочется сделать некий сюрприз — пусть её. Он ногой подвинул к себе низенькое мягкое кресло без спинки и наконец-то сегодня сел… ох, как же порой мало надо для счастья!

— Сын мой, я вижу — вы сегодня весь день тоже по хозяйству хлопотали? Похвально, весьма похвально.

Поскольку пространные рассуждения о предосудительных нравах и безделии нынешней молодёжи оказывались одной из любимых тем госпожи баронессы, на которые она могла распространяться (если не сказать ворчать) сутками напролёт, то не на шутку встревожившийся по сему поводу сын предпринял отчаянные усилия, чтобы сменить тему.

— Маменька, а вы не забыли, что завтра у вас почтовый день?

Баронесса куда больше любила чесать со служанками или дочерью язычком, безжалостно перемывая косточки кому попадётся (не забывая и хозяйские хлопоты), потому на лицо её выплыло несколько э-э… кислое выражение. Писать письма такая морока! Гораздо труднее, чем вышивать эльфийским крестиком или даже делать угольным карандашом наброски в этюднике. То неправильные глаголы не спрягаются так, как надо, то приходится лезть в словарь, а то, к тайному своему стыду, и вовсе менять фразы, обходя скользкие места.

— И что, сын мой? — с нескрываемым подозрением поинтересовалась госпожа баронесса, устраиваясь поудобнее в своём любимом кресле. Но даже в этом мягком и удобном сооружении она возвышалась прямо и несокрушимо, словно на троне. И барон Шарто вдруг поймал себя на мысли, что и в аду маменька будет сидеть на раскалённой сковороде так же чинно — и при том хохотать в морды обескураженным её выдержкой демонам…

— Мне нужно от вас, матушка, послание. Особое и необычное послание. Нечто очень важное или даже полезное, что следовало бы узнать нашему соседу-чернокнижнику — но чтобы обязательно последовал ответ.

Формально владение колдуном соседними землями выглядело целиком законным — за некие уже забывшиеся за давностью лет заслуги их ему пожаловал кто-то из августейших повелителей королевства. И даже в баронстве Шарто он дважды появлялся на памяти барона — первый раз чтобы удостовериться лично и пресечь слухи, будто отец отошёл не просто так, а с помощью… А второй раз на церемонии законного вступления в баронский титул уже сына. Но, те оба раза вспоминать что-то не хотелось — чернокнижник и впрямь оказался неприятным типом.

— Что ж, это устроить не так трудно, сын мой, — матушка размышляла недолго и наконец подняла взгляд. — Тот проходимец Ридд как-то обмолвился, что последнее время в подземных сооружениях на ваших землях возросло количество… не к ночи будь помянутых.

Барон понимающе и благодарно кивнул — озабоченность или даже просьба о совете в таком деле выглядели бы очень даже естественно. И если послать с письмом Ридда, то как гонец он будет неприкосновенным. А там уж его забота, сумеет ли он договориться с чёрным магом об учёбе. Главное, что потом к самому барону Шарто или обретавшимся на его землях волшебникам претензий не будет ни малейших!

— Вы просто кладезь премудрости, маменька — что б я без вас делал? — барон наполовину в шутку, наполовину всерьёз, сидя изобразил весьма любезный поклон, чем немало потешил баронессу, выполнявшую требования этикета куда ревностнее, нежели молитвы и посты в Храмах.

Через раскрытую балконную дверь в полутёмный уже будуар влетел трепещущий живой огонёк. Маленькая феечка приветливо помахала хозяевам крохотным золотым ведёрком, а затем устремилась к подсвечнику. Раз, другой она атаковала навершие свечи, ударяясь о него в маленькой ярости — пока с сизым дымком та наконец не занялась. А малышка с любопытством обследовала пустые чарки на столике и с нескрываемым разочарованием упорхнула прочь.

— Но и вы можете помочь мне, сын мой…

Баронесса долго смотрела в золотистый огонёк свечи — так долго, что в недвижном воздухе тот постепенно осознал всё величие направленного на него взгляда и замер по стойке смирно крохотным светящимся часовым. Но когда она перевела задумчивый взгляд на сына, тот к стыду своему осознал, что его тоже так и подмывало выстроиться в один ряд и одну шеренгу. Однако матушка продолжила свои слова тихо, едва слышно.

— Когда всё будет сделано и всё закончено — я больше не желаю даже слышать об одном молодом проходимце.

Казалось, мир пошатнулся и неслышно дал крен, когда до барона дошёл смысл этих слов — а особенно что за ними крылось. Не хотелось, не хотелось быть неблагодарным — но маменька, как обычно, права. Если этот Ридд всё сделает как надо, то отблагодарить его будет просто нечем. В том смысле, что вряд ли в подлунном мире найдётся нечто достойное.

— Мудрая мысль, матушка. Я… подумаю, — и всё же, барон не сумел выдержать устремлённый на него взгляд сейчас бездонно-чёрных глаз матери. Отвернулся, молча проклиная себя за мерзость и малодушие…

Шаги хрустели мусором под подошвами, отдаваясь отчего-то каждым лишним звуком прямо в сердце. В кромешной тьме, глубоко в подземельях проклятой гномьей крепости. И всё же где то впереди, в почти непередаваемом далеке, слабо замерцал огонёк — то эльфийка вынула пузырёк с задремавшей от безделья цветочной феечкой и потрясла его, пробуждая лентяйку к бодроствованию.

И к свету.

Ридд шагал, обливаясь потом и едкими страхами, слева и справа проплывали услужливо подсвеченные груды скелетов, и оттого казалось, что каждый из них злобно щерился вослед.

Остановись, смертный… пади ниц!

Но парень тащил в обеих руках увязанную добычу, а свет разгорался навстречу, приближался — пока не оказался совсем рядом.

— Они уже подымаются, — будничным голосом отозвалась Меана, которая сидя на краю лестницы беспечно болтала ногами.

Ридд сгрузил в одну кучу всю добычу и вытребовал у эльфийки верёвку — где-то в её ношу он клал на всякий случай небольшую бухточку. И пока она извлекала ту, по своей неискоренимой женской безалаберности засунутую на самое дно, он в нескольких словах посвятил Меану в подробности.