Татьяна Каменская - Эртэ

Схватив ручной рычаг, солдатик резко толкнул дверь и выскочил наружу.

Он еле вставил обжигающее железо в отверстие двигателя, и так резко им крутанул, что рычаг вдруг поневоле, по инерции выскочил из своего отверстия, и вырвавшись из окоченевших рук полетел назад, через плечо. Скорее всего, Сергей, почувствовал странную тяжесть на своем плече, затем звук удара, чей-то короткий крик, затем боль в плече, и как что-то отлетело назад со странным звуком. Каково же было его удивление, когда резко повернувшись, солдатик обнаружил, что на снегу лежит скорчившись, человек, прикрывая лицо руками. Только все это было обман зрения. Подбежав, что-бы помочь этому человеку, и принести ему свои извинения, Сергей обнаружил, что это был волк, вернее волчище, которого он и в самом деле нечаянно зашиб железным рычагом при резком взмахе. Только странный был этот зверь. Огромный, ненатуральный, взлохмаченный, словно ужасный сказочный персонаж…

— Вот чёрт… — только и пробормотал Сергей, тут-же вновь рванувшись к машине, но вдруг его отбросило в сторону, прямо в огромный сугроб снега, а потом вырвало из сугроба, подхватило и потащило в сторону поля, над которым зависло черное небо.

Едва ли Сергей мог видеть своего противника. Его лицо, глаза, рот, нос залепил снег, не хватало дыхания, не было сил скинуть с себя то огромное, что нависло над ним, и удерживало его движения, делая беспомощным и слабым.

— Вот он и пришёл…пришёл за мной. Я же просила, не отдавай меня ему…и моего ребёнка… Мою крови-иночку-у-у-у…

Этот крик он помнит до сих пор. Именно он пробудил его к жизни. И он поднялся, и пошел на своего обидчика. Но сначала он вырвался из крепких объятий зверя и прижал его к снегу, выматывая у зверя силу, порождая сопротивление невероятное.

И опять же, тут не было победителей. И зверь и юноша обладали силой равных.

Это была битва не на жизнь, а на смерть. Но зверь уже не чувствовал себя непобедимым. Быть может, сила юноши посеяла в примитивном сознании зверя сомнение, а сомнение, переросло в примитивное неверие, породившее в звере примитивный страх.

Они катались так яростно перед колесами машины, взад и вперёд, что утрамбовали своими телами хороший участок дороги. Быть может, зверь был яростнее, злее, и силой он обладал неимоверной, но крик женщины стоял в ушах юноши, и этот крик рождал в нём ответное желание, защитить, укрыть уберечь. И тогда он сделал выпад…

…и когда огромная пасть зверя, сверкнув перламутром белых зубов мелькнула перед его глазами, и горячая липкая слюна обожгла руку доктора, погружаемую в глотку зверя, обжигая её в свою очередь чудовищным холодом, сводившим пальцы судорогой, от которых даже косматое чудовище дернувшись, тут-же забилось в конвульсиях удушья… Наконец зверь дёрнулся в последний раз и затих, уткнувшись в снег косматой головой. Доктор, пошатываясь, поднялся и неверными шагами, поминутно грозя запнуться и упасть, побрёл к скале, где чуть виднелась тропинка, неизвестно кем протоптанная. Доктор брёл, не останавливаясь, даже не глядя в сторону поверженного противника. Он знал, это опять повторение пройденного. Он уже знал этот сюжет. Его противник может быть мёртв, но едва ли так может случиться на самом деле. Ну, а если не мертв, то он ему сочувствует. На морозе, который крепчает с каждой минутой, можно быстро замерзнуть. Но кому нужно это сочувствие? Сам виноват, не тронь чужое. А теперь лежи. Даже торжество сейчас никому не нужно. Просто на языке вертится ехидное:

— Ну? Так ли страшен тот черт, которого все малюют? Или что-бы понять это, нужно повторение пройденного материала? И повторение наших- чужих ошибок…

Вот только завершение той первой истории двадцатилетней давности не казалось столь радостным, а наоборот, в чем-то было бессмысленно и загадочно.

Помнится, он тогда очень быстро завел мотор, и они покинули то утрамбованное телами место битвы. Он торопился, так как понимал, что волк может быть не один, что мороз крепчал с каждой минутой, что женщине срочно нужна врачебная помощь. Да и ребенок странно молчал, лёжа у неё на груди. Он привез их в больницу, где медперсонал смотрел на него как на героя, ценой жизни спасшего от волка роженицу, удивляясь, где же отец… Лишь потом он узнал, что отец ребенка, попал в тот роковой день в аварию, съехав с дорожного полотна в кювет, и у него были множественные переломы, но он был всё-же жив…

Как странно, что он больше никогда не видел ни этой женщины, ни ребенка, ни мужа женщины, его начальника. Да это было уже и ни к чему. Его перевели в другую часть, и вскоре все уже забыли о том случае с роженицей, и с волком напавшим на машину. И кажется, забыл о том случае даже он сам… Хотя забыл ли?

— Доктор Апрель, поторопитесь! Нас ждут.

А это что за командир? Далв? Это не тот ли мальчуган, сын военного, и той женщины, что родился зимой в машине? Да нет, по годам не выходит. Прошло почти двадцать лет. Но он очень похож на того младенца. И даже слишком похож! И это так-же понятно, как и то, что та женщина явилась прототипом Марины, и теперь этого факта доктор не мог оспорить, да и не стал бы этого делать.

— Доктор, я вам помогу, держите. Быстрее!

Далв, оказывается, очень смышленый мальчуган. Он бросает вниз, со скалы, длинные поводья снятые со Смелого, и доктор, уцепившись за них, лезет вверх, стремясь встать на твердый пласт выступа скалы.

— Быстрее, доктор!

Голос Далва дрожит, толи от пережитого страха или волнения, толи от холода. Конь бьёт копытом по снегу, отчего крупные белые куски снега летят в разные стороны. Оглянувшись, доктор видит страшную картину. Стая волков окружила лежащего на снегу зверя и кружится вокруг него, словно выжидая момент, благоприятный для начала трапезы…

И тут дикий вой, полный боли и страдания проносится по ночному небу, и, удаляясь, затихает где-то в вышине маленького кусочка синего неба, показавшегося неожиданно в черном квадрате огромного неба. Клубится пар, или туман, наползая на стаю рыскающих, мечущихся по поляне волков, принявшихся за ужасную трапезу, размывая, скрывая, скрадывая эту невероятную жестокость к себе подобному… Но жуткий предсмертный вопль вновь проносится по ночному небу и тут-же обрывается, словно захлебнувшись в клёкоте собственных страданий, что даже Далв испуганно оглядывается, и торопливо шепчет:

— Поспешим доктор, поспешим! Иначе маггуты, и их да-Коны доберутся до нас…

Эх, малыш! Он напуган, и путает одно с другим. Путает проявление первобытной дикости с реальной жестокостью, путает настоящее с вымыслом…

Разве эта дикая стая зверей имеет что-то общее с маггутами? Когда-то это были славные воины, и кровожадностью они не страдали… Они были честны, порядочны, и не страдали отсутствием смелости… Они умели любить, они знали, что такое любовь, и воспевали это чувство, доводя его до совершенства, пока однажды не случилось непоправимое. Толи они перестарались во всём, пресытившись этим чувством, толи просто что-то изменилось в них самих. А может, как в сказке, их околдовала злая колдунья… или колдун? И кто знает, быть может когда-то колдовские чары спадут…