Татьяна Каменская - Эртэ

— Это готовят кушанья для свадебного пира. На всевозможные вкусы, и привычки. Открою секрет, мой котик, кому пойдут потроха, но для наших особенных гостей мы приготовили жаркое из очень синих и очень жирных голубей…

— О, как я обожаю голубиное жаркое, особенно " синее сияние, в сметанном соусе…"- взвизгнул истерично кошачий голос, и тут-же вновь приторно-сладко проворковал:. — Ну, а что любит моя рыжая красавица? Наверное, вам следует попробовать макароны по — флотски. Марина, моя хозяйка просто жить не может без этих длинных, стройных, гибких макарон. Они так сексуально смотрятся на тарелке в обрамлении ярко-красного томатного соуса….О, советую её попросить, она вам их приготовит. Не открою секрет, но Марина частенько их варила своему мужу-у-у…

Ядовитое шипение змеи ничто, по сравнению с шипением этого кота. Да и кот ли это? Статный широкоплечий красавец с длинными усами и тонкой талией, затянутый во фрак, он напоминает о чём угодно, даже о сексуально стройных макаронах, но только не о прозе жизни, где оказывается, сама жизнь это вечный праздник. Ну, а упоминание о Марине указывает на то, что она жива, и находится неподалёку…

— Красавица моя! Застегни, пожалуйста, мне эти запонки, так как без них я не смотрюсь! В них, я быть может, я очарую какую-нибудь милашку… помимо тебя!

— Кажется, ты только вчера признался мне в любви? — женский голос недоволен. — Тебя потянуло на сторону, паршивый кот?

— Ну что ты, что ты! — захихикал приторно-сладкий голос. — Это для красного словца. Сегодня наступает день всех влюблённых. Я тоже почти влюблён! Грех не признаться кому-нибудь в любви. А особенно тебе, мой рыжий гуманоид. Вот только страсти в тебе не хватает. Так, всего есть вдоволь, кроме страсти, и ещё… ещё любви! Ой-ой — ой! Кто же так сильно затягивает на шее галстук, моя дорогая…

— Это я всё от страсти! А насчёт любви? Подождём до двенадцати, вот тогда любовь польётся рекой, как и кровью. Представь себе кот, реки, полные крови. Да-да, это будут настоящие реки, которые будут течь в Вилон! О, как надолго её хватит…

— Насколько… — хрипит полупридушенный голос. — На год?

— На пятьсот лет, не меньше! — женщина тихо смеётся, но смех её кажется зловещим, и по- видимому это чувствует даже Бармалей, который вдруг утробно икнув, прохрипел:- А я протестую…

Но он тут-же умолкает, так как его слова перебивает красивая музыка, что звучит из большого зала, дверь в который неожиданно распахивается.

— Это что за шум? — женский голос недоумевает.

— Шум? Но это вальс! Сам хозяин танцует с обольстительной красавицей — Зомбирой. Но нет никакого сравнения с моей хоз… простите, с нашей невестой. Она, само очарование! Она, милашка! Признаюсь, сколько раз я млел от счастья на её тёплых коленях…Дорогая, меня пугают твои глаза. Я тут ни при чём. Я был котом… самым настоящим! Ах, ещё нет двенадцати! Ма-а-у-у…И я не умею танцева-а-ать… совсем. И я не желаю насильно-о-о-о…

Кажется, в комнате уже никого нет. Сергей Викторович стремительно отдёргивает тяжелую парчовую портьеру, и, учуяв специфический резкий запах, морщится. Видно, что концентрация кошачьих меток достигла наивысшего предела, словно здесь, в этой комнате побывал не один Бармалей, а тысяча кошек и котов… Сергей Викторович, зажав нос пальцами, спешит пройти в другую комнату, небольшая дверь которой скрыта наполовину толстым гобеленом. Да, эти апартаменты по сравнению с былой комнатой поражают не только своей роскошью и мебелью в стиле ампир, но и тем количеством одежды, что навалена на кушетки, кресла и столы, и просто свалена большими разноцветными кучами на полу. На маленьком столике с изящными ножками в виде огнедышащих драконов наложена куча разноцветных париков, а под столиком аккуратно пристроилась пара мужских башмаков на высоких каблуках, с огромной брильянтовой брошью. По видимому этот замок принимает сегодня именитых гостей…

Бум-мс-с-с! Звук часов отбивающих время, словно приводит в чувство Сергея Викторовича. Мужчина инстинктивно оборачивается, что-бы взглянуть на часы, и тут его взгляд падает в простенок между тяжелыми золотыми портьерами. Там стоит высокое старинное трюмо, в котором недоумённо застыл взлохмаченный светловолосый мужчина в рванных коротких бриджах, и смешной рубахе в клеточку.

— Это я? Бродяга! Как есть бродяга. Разве такого признает Марина?

Горечь вдруг наполняет сердце доктора, и тихая щемящая боль возникает со всех его закоулков, скручиваясь в единый ком, который давит и мешает дышать. Но взгляд падает на часы, и растерянность тут-же улетучивается, оставляя место лихорадочной работе мыслей.

Итак, уже половина двенадцатого! Где-то в глубинах этого замка звучит музыка. Отчего же он медлит? Понятно, что время здесь убыстряет свой бег. Да и бал уже в самом разгаре, едва ли он будет приметной личностью в это время. А может он медлит оттого, что роль Золушки на этом балу досталась ему, мужчине? Какая милая глупость, но в этом есть своя доля правды. Надо, что-бы его увидели, вернее увидела…

Итак, долой лохмотья, ибо везде и всегда, во все времена человека встречали, и будут встречать по одёжке, а провожать по уму. Ну, так покажем мужскую красоту, как она есть! Хотя для него это не так важно, но переодеться в подобающую одежду следует. Это избавит от некоторых неприятных моментов. Бал в стиле ампир, тоже бал…

Странную одежду носили в далёком прошлом. Узкие белые рейтузы, короткие, но очень широкие бархатные штаны, которые чем-то напоминают детские панталоны. Очень узкий сюртук с множеством тесёмок. Прекрасно смотрится под ним белая рубаха из нежного тончайшего батиста. Удивительно красивые кружева на рукавах и на воротнике рубахи делают её обладателя похожим на одного из славных представителей мушкетёров. Правда, к данному образу не хватает большой широкополой шляпы с пером, да черного атласного плаща, в который при необходимости можно завернуться как истинному герою. К тому-же нет шпаги, просто необходимой по рангу вещи в этом объёмном гардеробе. Ага! А это что? Ну вот, кажется всё на месте. И плащ, и шляпа, и шпага, которую нелегко было вытащить из стены, над пыльным гобеленом. И кто её умудрился там воткнуть? Зато, каков красавчик предстал в зеркале! Неужели это он? Грудь так и распирает от непонятной, и именно мужской гордости, а рука так и тянется к эфесу шпаги, украшенному множеством разноцветных камней. Хотелось бы знать, кому могла принадлежать в прошлом эта вещица. Здесь что-то написано? Луи Орлеанский, 1497 год! О, видно немало врагов и соперников было положено этой шпагой. Оружием чести и славы настоящих мужчин!

Сделав несколько неловких выпадов, доктор удручённо вздохнул:

— Оружием, в руках следует владеть мастерски, и по назначению. Иначе оно отомстит, обратит свой гнев против тебя!