Кира Измайлова - Наследство

— Гром? — севшим голосом сказал Генри, бросив поводья. — Гром!..

Вислоухий ринулся ему на грудь, принялся вылизывать, виляя хвостом так, что тот едва не отрывался, и Звон крутился тут же — этот признал братца раньше, чем хозяин. Гром прихрамывал, это было заметно, должно быть, пуля даром не прошла, но был жив, жив!

«Но откуда он тут? И где вообще все, повымерли, что ли?» — Генри нахмурился, потом сообразил: самая страда, сейчас все в поле, разве что шмакодявку какую-нибудь оставили за маленькими смотреть, да кто-нибудь обед на всех стряпает.

И, словно в ответ на его мысли, из-за угла кухни вышла женщина с охапкой хвороста, а Гром деликатно гавкнул, мол, вот, смотри, хозяин!

Женщина была невысока ростом, но казалась выше из-за королевской осанки. Хворост она несла так, будто это были ландыши. Платье на ней оказалось самое обычное, какие носили все сестры и невестки Генри, и фартук такой же, и косу она точно так же укладывала вокруг головы.

Солнце выглянуло из-за облака, и коса вспыхнула бронзой, превращаясь в корону, и эта фигура, эта осанка…

— Тони? — голоса уже почти не было, но он не мог поверить.

— Явился? Отведи лошадь на конюшню и приведи в порядок, — сказала она спокойно.

— Тони!.. — Хворост полетел наземь, а девушка оказалась в его руках, всё такая же хрупкая, но будто бы сделанная из стали. — Ты… как ты здесь…

— Обманом, Генри Монтроз, — она чуть отстранилась, упираясь ладонями в его грудь.

— То есть? Ты провела Хоуэллов?

— О нет. С ними у нас договоренность, и они держат свое слово, — вздохнула Мария-Антония. — Я соглала твоим родителям.

— Как?..

— Я сказала, что мы с тобою муж и жена. Иначе мне было бы неприлично испытывать их гостеприимство, — всё так же спокойно сказала девушка.

— Господи… — дышать было нечем, потому что боль, скопившаяся за этот год где-то в глубине души, превращалась в мыльный пузырь и стремилась наружу, и это тоже было больно, но и прекрасно тоже. — Тони, я…

— Ты идиот, — сказала она спокойно. — Я ждала, когда ты обернешься, Генри Монтроз, но ты не обернулся.

— А я ждал, когда ты окликнешь. Но ты не позвала, — отозвался он. — И потом…

— Я знаю, — остановила Мария-Антония. — Грома подобрали на набережной. Я думала, ты… — Она перевела дыхание. — Потом мне сообщили — тебя видели в Кармелле. Я была рада, что ты жив.

— И подалась сюда… Давно ты здесь?

— Полгода почти, — ответила она. — Срок моей договоренности с Хоуэллами вышел, они получили все, что хотели. Да и без моей помощи получили бы! Интерес ко мне стал угасать, и они отпустили меня, пусть и нехотя…

— Фредерик Хоуэлл стал бы для тебя неплохой партией, — заметил Генри из чувства противоречия.

— Слишком похож на отца, — отрезала принцесса. — А я не привыкла быть тенью блистательного мужа.

— Я тоже слишком похож на отца, — сказал Монтроз. Мыльные пузыри внутри, кажется, стали бабочками и теперь стремились наружу. — Мать тебе наверняка рассказала.

— Рассказала, — подтвердила Мария-Антония. — Тебя никогда нет дома. Ты встреваешь в опасные дела. Ты верен своему слову и никогда не предаешь.

— Неправда, — выговорил одними губами Генри. — Я клялся, но нарушил слово. И не раз. Тебе ли не знать!

— Но ты не предавал, — сказала девушка. — Прочее… судьба, Генри. Если тебе что-то суждено, это случится, чем бы ты ни клялся. Но ты не предавал.

— Предавал. Тебя. Себя. Нас. В тот, последний раз… — челюсти свело, но Монтроз заставил себя говорить.

— Ты поплатился. Хуже — вместо тебя поплатился невинный зверь, — ответила она. Ее логика была убийственна, и Генри не знал, что более ужасно — ее слова или ее молчание. — Это всё, правда?

— Правда, — сказал он. Слава всем богам, он не взял новой жены у делакотов, хотя невест было — не перечесть. Не смог просто, видел вместо смуглокожих и черноволосых — неровный загар, веснушки и бронзовые косы, и светлые глаза…

— Тогда не о чем говорить больше, — постановила принцесса и стала собирать хворост, что уронила немного раньше. — Займись уже лошадью, Генри Монтроз, не мучай животное!

— А это? — он кивнул на черные побеги, заплетшие половину дома.

— Растут себе и растут, — пожала плечами Мария-Антония. — Меня не трогают, вот, видишь, зацвели, а прежде не было такого.

— Либо ты не видела…

— Может быть, — согласилась она. — Тоув Хоуэллов сказал, это побочный эффект. Они всегда будут охранять меня. Но, знаешь, хотя бы нет проблем с хворостом для растопки!

— А ты… насчет женитьбы… — пропустил он ее слова мимо ушей. — Надо же как-то…

— Мы женаты, — сказала девушка, глядя ему в глаза. — Мы поженились здесь, в этом доме, в комнате наверху, и кровать мы сломали. Если надо записать что-то в книги, мы запишем. Но это не имеет никакого значения.

— Тони, это же ферма, — предпринял он последнюю попытку. — Здесь тяжело, а ты…

— Я полгода на вашей ферме, — обрезала она. — Тут не сложнее, чем бывало в замке… хоть я и не отказалась бы от помощи мага порою!

— Ты все решила за меня?

— Ты сам решил, только не посмел даже попробовать признаться, — с дьявольской проницательностью сказала Мария-Антония. — Скажешь, я неправа?

— Права. Еще как права!.. — Снова разроняли хворост, ну и пёс бы с ним… а псы-то возятся в пыли, как щенки, вот людям бы их счастье — чистое, ничем не омраченное, никакими условностями! — Господи, Тони, зачем я тебе?

И она сказала ему на ухо, и от мира уже вообще ничего не осталось, только ее глаза — льдистые, серо-голубые… а бывает ли лёд теплым? Бывает, оказывается…

И работники остались без обеда — не вовсе, конечно, Адель что-то соорудила из вчерашних остатков, — но никто особенно не роптал. Потому что не всякий день муж возвращается из годовой отлучки, даже и такой непутевый, как Генри Монтроз! А уж такой невестке, как Тони, любой счастья пожелает, и ведь с приданым пришла: на ее средства еще клин земли прирезали, и теперь от края до края — это всё своя земля.

Маленькое королевство.