Наталья Егорова - Инцидент в Макошине

Порой мне жаль, как многое стоит за буквами.

Господин, которого так хорошо читать зимним вечером, укутавшись в мягкий плед, думал лишь о гонораре и о замечательных серьгах, что выпрашивала его капризная возлюбленная. Тот, кто славился изящными оборотами, легкостью слога, в душе оказывался брюзгливым ипохондриком. Нежная дама, щебечущая о возвышенной любви, сгорала от страсти к юноше, годившемуся ей в сыновья.

Налёт истинных мыслей, душок пороков - порой я завидовал тем, кто просто читает книги.

Писатели были слишком людьми.

Я не роптал. Что может быть ценнее дара, полученного из рук моей госпожи. Людей, чьи деяния противны словам, а слова - помыслам, я читал по написанному и между строк, то умиляясь, то сердясь. Но всё больше давило бремя тайны, всё тревожнее было за книгу.

Я бежал людей. Долгие годы провёл в сибирском скиту, не заметив революций и войн, далёкий от бога, с одним лишь стремлением - уберечь книгу от людских глаз. Забывший женщин, кроме одной, той, что всякую ночь являлась мне во снах и иногда - наяву.

Госпожи моей.

Мысли суровых людей, окружающих меня, были столь прямолинейны, они так мало лгали себе, что я почти забыл о своём проклятии - умении знать. Дни сливались в месяцы, а годы плавно текли в бесконечность. Далеко за безбрежной тайгой творилась история, здесь же не менялось ничего.

Но я дряхлел, пусть и медленнее, чем другие. И всё чаще мне стало хотеться тёплого вечера в просторном доме, огня в печи и библиотеки, освещённой свечами. И простодушных людей, мнящих себя большим, чем они есть.

– Нет ничего проще, - сказала госпожа.

И я очутился в городе, что был так непохож на городок моего детства. Другие дома, другие люди... странные люди, чьи мысли были мне чужды, а слова непонятны.

Я был чей-то дальний родственник. Как будто.

– Люди легко придумывают то, что привычно, - говорила моя госпожа. - И делают вид, что вспомнили.

Юные девушки обращались ко мне на "вы", мужчины делали вид, что меня не существует, матроны деловито помыкали мной, как ребёнком, в их головах я занимал примерно столько места, как сковорода или стиральная машина. Куда меньше телевизора.

Малыши звали меня дедушкой, и я умилялся тому, как они просты и цельны в своих маленьких мыслях.

Но дедушка не может жить вечно. А моя немощная старость тянулась и тянулась, мучая меня, но не сводя в могилу. Хранителю нельзя уйти, иначе что же будет с книгой?

И я становился дальним родственником других людей.

Всё устраивалось само собой: никаких похорон, рыдающих племянников, отправленных к бабушке малышей. А впрочем, я всегда был так стар, что какие уж слёзы.

Госпожа моя только улыбалась:

– Люди легко забывают то, что их не волнует.

Я помню их всех, но ни к кому не привязался настолько, чтобы хотелось остаться. Малыши росли и превращались в капризных подростков, которым я был уже не "дедушка", а "эта старая рухлядь"; матроны старели, теряя красоту, как осеннюю листву, мужчины обзаводились автомобилями или любовницами, а иногда уходили из дома.

Раечка, её вечно занятый муж и Ванюша - вот моя нынешняя семья.

Уже вечер, и хмурая сестра милосердия идет выключить свет. Завтра обещалась быть Раечка, надо попросить ещё тетрадь.

Степаново дежурство закончилось два часа назад, но неуловимая тревога не давала ему уйти. Что-то недоброе зрело в Макошине, будоража асоциальный элемент, задавая милиции лишней работы. Безудержное веселье и беспричинная агрессия, раздражительность и эйфория - впору поверить в россказни о таинственных лучах, какими балуются спецслужбы в фантастических книжках.

По всему Макошину вопили коты, словно на дворе стоял март, а не август, зато собаки попрятались по углам.

Стёпка и сам чувствовал, что тонкая, но прочная нить протянулась от него к неведомому. Ухватиться бы за нее покрепче, да так и пройти лабиринтом до самой серединки.

И в морду дать, - мрачно подумал он.

Задребезжал телефонный звонок, так внезапно прервав ход степановых мыслей, что у того на миг перехватило дыхание.

– Да?

– Милиция?! Милиция!!

– Да, слушаю, - сердце заколотилось об рёбра.

– Это Лесная, у дома 29.

– Да, говорите, что у вас?

– Тут...

И тишина. Как в дряном фильме ужасов, не хватает только ритмичного стука брошенной трубки об стену, да зловещего воя на заднем плане.

За окном громыхнуло.

Стёпка подпрыгнул.

Какого лешего! Двадцать первый век, столица в двух шагах - пугать они его вздумали. Сейчас подойдёт и разберётся.

Участковый достал из стола любимое оружие - набитый мелочью носок. Он тебе и дубинка, и кастет, а то ногами махать - это только в голливудских боевиках сподручно. А пистолета Кирееву вообще не положено.

Лесная улица тянулась от речки Макоши к железнодорожной станции. Три панельные хрущобы, две новёхонькие шестнадцатиэтажки, остальное - частный сектор, от развалюшек до трехэтажного коттеджа. Участок 29 как раз собирались застраивать, разворотив бульдозером останки сгоревшей хибары. Дощатый забор пьяно завалился на улицу.

Тишина...

Неясный силуэт зашевелился под кустом, заставив Стёпку замереть.

– Вы милиция?

– Да, - так же шёпотом ответил участковый. - Это вы звонили?

– Я...

– И что случилось?

– Да вон оно.

Стёпка выпрямился над кустами и замер.

Вначале показалось, одуревшие новые русские приволокли на участок памятник. Метра четыре, если не больше, каждая нога со Стёпку толщиной. Только с головой неладно, какой-то абстракционист ваял, не иначе.

Одна из голов медленно повернулась.

– Ё-о... - выдохнул Стёпка.

Из шеи у бабы - теперь он точно разобрал, баба: громадные груди обвисли до самого живота, гигантское ожерелье из чего-то вроде поленьев - торчали две жуткие змеиные головы. Живые! Толстенные языки на мгновение выстреливали в воздух, чтобы тут же спрятаться в пасти, стеклянно поблёскивали буркалы.

Мигом вспомнилось, как в детстве читал ночью "Роковые яйца": змея толщиной с телеграфный столб напугала его так, что едва кровать не намочил, даром, что уже лет десять было.

– Она давно тут торчит, - зашептали из-под куста. - Товарищ милиционер, вы бы разобрались как-нибудь, а то я домой боюсь. Я в 27-м живу.

Разберёшься тут, пожалуй, с этой...

Баба медленно, поворачивалась к Стёпке. Казалось, слышно, как поскрипывают бронзовые сочленения. Свет фонаря упал на ожерелье, показав странную бахрому на концах "полешек" - несколько тонких странно гибких щепок... Чёрт, да это ж руки!

Стёпка пытался ущипнуть себя, но пальцы никак не соединялись, а кожа казалась холодной и скользкой, как лягушачья. Вязко, будто в кошмаре, чудовищная баба переставила ногу - изогнулись змеиные шеи, и пустые глаза рептилий уставились прямо на участкового.