Николай Ярославцев - Меч Шеола

Княжне, которая не сводила глаз с него, пришла в голову скоромная мысль и она, не утерпев, снова хихикнула. И тут же захлопнула рот ладошкой. Но получилось у нее это плохо и она, как стояла, так и повалилась на него, давясь от смеха.

— Чему развеселилась. — Смотрит сердито. И говорит строго. — Спать захотелось?

С трудом уняла смех и, словно извиняясь, выговорила, давясь словами от смеха.

— Потрудился бы ты надо мной, Радо, будь на мне не портки Неждановы и рубаха изодранная, а наряд мой полный княжеский. Упрел бы, пока до нужного добрался. — И стрельнула в него шальным взглядом, млея от воспоминаний.

— Тише ты, не спи т. А портков на тебе я не видел. Сама из них вылезла.

Мог бы и не говорить. Если бы не сама, так до сих пор бы не дождалась.

Его руки от ступней потянулись выше. К распухшим. С синими, скрученными в тугие узлы, жилами, голяшкам. И Влада смахнула пот с его лица. Но он и не заметил этого. Ладони палило немилосердным жаром, а он все продолжал водить ладонями по старухиным ногам то едва касаясь их, то с силой сжимая их в ладонях с такой силой, что княжне казалось, еще немного и кости хрустнут в его руках и брызнут в разные стороны.

Княжна сменила уже не одну лучину в светце, бросая в воду огарки, а он все трудился, сдувая пот с лица. Догорала уже четвертая или пятая лучина когда он, облегченно вздохнув, опустил все юбки и упрятал под них порозовевшие ноги. И легко коснулся ладонью лба.

— Просыпайся, матушка.

— А меня так щелкал ладошкой. — Влада обидчиво поджала губы.

— В другой раз и вовсе стукну, чтобы не мешала, не лезла под руку, когда не просят. — Ответил, не оборачиваясь он. И на всякий случай отодвинулся от старухиной руки на безопасное расстояние.

И вовремя. Выпрямилась Копытиха, спустила ноги с лавки и отряхнула юбки.

— Ты что творил со мной, охальник ты этакий? Не успела и глазом повести на твою бесстыжую руку, как ровно раскисла вся. Не рукой пошевелить, не ногой… И слышу, а как мертвая.

— Ты ногой, пошевели, бабушка, вместо того, чтобы браниться. — Улыбнулся он. Ее брань он пропустил мимо ушей, не принимая всерьез. — а лучше попрыгай.

— Ему что в лоб, что по лбу. — Расхохоталась Влада, глядя на старухино потерянное лицо. — Это он еще милостиво. Предупредил.

И подала Копытихе руку, помогая встать. Но та, оттолкнув ее руку, сама сползла с лавки и утвердилась на ногах. Склонила голову на бок, будто прислушиваясь к чему то, Дошла до порога и вернулась обратно.

— Полегчало ли? Или снова начнешь браниться?

Можно было не спрашивать. По глазам было видно, что легче стало ее, изношенным за долгий век, ногам.

— Утром посмотрим. — не очень любезно ответила она. И скосив глаза на Владу, ехидно спросила. — Все высмотрел? Или для другого раза что оставил?

Пришлось честно признаться.

— Только до коленок добрался. Выше не полез. Княжна рядом, над душой стояла. Все руки отхлестала мне, девичью честь оберегая.

— И поделом тебе. Не лезь под юбку… при людно.

Княжна, не выдержав, расхохоталась громко и заливисто, представив руку Радогора под бабкиной юбкой, и без сил повалилась на лавку, давясь от смеха. Бабка, угадав ее мысли, тоже улыбнулась.

— А не все тебе одной, озорница. И другим охота. — Со смехом выговорила она, чем развеселила княжну еще больше.

— От девок — поганок едва увела, так здесь на разлучницу натакалась. — Зашлась в смехе и чуть не скатилась с лавки.

— Открывай рот шире, так и не то еще будет.

И проплыла утицей по скрипучим половицам, улыбаясь.

Улыбнулся и Радогор.

— Я тебе травок для ног наставлю. И питье приготовлю. А там и бегом забегаешь.

Отбегала я уже свое, Радогор. — С тихой грустью, ответила ему Копыьиха. А глазах ее появилась тоска. — Мне бы доползать сколько отпущено.

— Добегаешь, не доползаешь, матушка. Зима не завтра придет. — Его глаза повеселели и он, широко раскинув руки, сказал. — хорошо у тебя здесь, матушка. Уезжать не хочется.

Потянул княжну за руку и подтолкнул ее к выходу.

— Хороших тебе снов, матушка.

Вран открыл сонные глаза, прислушиваясь к их разговору и перебрался по столу ближе к лавке. Раскрыл крылья, распушив перья и снова закрыл глаза, решив остаться на ночь в избе с бабкой.

Устраиваясь на ночь на просторной копне душистого сена, Влада неожиданно привстала и повернулась к нему всем телом.

— Радо, а ты почему про зиму заговорил?

— Плохо у нее с ногами, лада. — Не стал лукавить Радогор. — Как ходит и см не знаю. У не уже и ступни синеют, пятна черные местами пошли. И кровь по жилам плохо расходится. Застаивается, как вода в забытом колодце.

— А она знает? — Влада спросила, не скрывая жалости к одинокой старухе, и повернулась к избе.

— Ведунья! И не из плохих. Потому и ног мне не хотела показывать, чтобы не жалели. — С грустью произнес он. — нельзя нам с утра уходить. Сначала боль заговорю, а там и пойдем. Пусть хоть от нее не мается.

И хитро прищурился.

— Не боишься, Ладушка, что лешие со всей округи сбегутся на твою красоту поглядеть?

Охнула, закрылась руками и закрутилась на копне, оглядываясь на темный лес.

— Не увидишь. — Продолжал посмеиваться Радогор. — Стоит коряжина, ветки разбросала, руки, как сучья торчат, и только глаза горят. Высмотрят все, а мне что останется?

Поняла, что шутит и покраснела.

— Радо, а еще волхв! — Застучала кулачками по его груди. И засмущалась. Отвела глаза в сторону. — Все, все твое будет до последнего остаточка. И пусть смотрят, не забоюсь. Я и дольше могу здесь жить. Бабка сказала, что баба пока мужика в бане не перемоет, она и не баба вовсе. А я бы мыла тебя, мыла и водой окатывала…

Наклонилась к самому лицу. Заглядывая в глаза.

— Смотри, только глаз не отводи. — Шепчет, так что сердце замирает. — Для тебя одного растила и лелеяла их. Чтобы при одном их виде у тебя дух захватывало. Чтобы сжал ты меня своими руками и не отпускал.

— А лешие?

— Пусть от зависти совсем засохнут. — Решительно заявила она. — Я и завтра не поеду. Уж так мне здесь хорошо, что слов нет. И с ножом ко мне в светлицу ни кто не крадется.

Совсем уж неожиданно закончила она. И сразу губы затряслись.

— За что они меня так, Радо? Я же и сделать еще ни чего не успела. Ни плохого, ни хорошего. Ничего!

Радогор прижал ее к своей груди и, успокаивая, провел несколько раз ладонью по голове.

— Ты дочь князя, которого ненавидит Упырь с дрягвы — болота. — Сказал Радогор, бережно и нежно касаясь губами ее глаз.

— Знала бы, что будет так, осталась бы под ольхой и тебя бы не выпустила. Не выгнала бы мать — ольха.

Под его сильной и ласковой рукой незаметно успокоилась и скоро забыла все печали — горести. И про леших, которые другого времени не нашли, чтобы на них поглядеть бесстыжими глазищами.