Наталья Игнатова - Змея в тени орла

А широкие плечи под тонкой замшей напрягаются, не по-женски напрягаются, да и не было никогда у Эфы такого разворота плеч…

– Не сейчас, Легенда.

– О Владыка… – эльфийка как стояла, покачиваясь правда, но ведь стояла же, так и села на сухую хвою.

Голос. Голос мужской. И лицо. Жуткое лицо, не закрытое краем юкколя.

Очень захотелось вновь упасть в обморок, но не получалось никак. Кто-то толкнул под локоть, аккуратно. Острые уши, огромные глаза. Сотто:

– На, выпей. И не трогай его пока. Эфа умерла.

Легенда машинально сделала глоток из плоской деревянной чаши. Жидкость была кисловатой. Как запах молодой листвы.

Странно. Разве может быть вкус у запаха?

Или запах у вкуса?

– Тебе приснится сказка, – прошептал над ухом хрипловатый голосок сотто. – И проснешься ты только с рассветом. Ладно?

Кажется, Легенда кивнула, прежде чем откинуться на неожиданно мягкие корни.

А может быть, и нет.

Но сказка ей и вправду приснилась.

«Ты все-таки сделал это, командор. Ты заставил меня вспомнить…» – Тонкие пальцы медлят, прежде чем закрыть глаза мертвому.

Медлят.

Медлят.

Нет. На Ямах Собаки нет такого обычая. И у орков тоже нет. Пусть остается, как есть. За стывший луч в янтаре. Капли смолы на свежем древесном срезе.

Глупая смерть. Но смерть вообще не бывает умной. Особенно смерть бессмертного.

Больно. Слишком неожиданно и страшно все случилось.

Больно.

Слишком много воспоминаний. Сразу.

Горячий комок, свинец, расплавленный в горле. Вдохни глубоко. Считай про себя. До сотни. До тысячи. До сотен тысяч. Но не смей поддаться боли.

Йорик, командир… командор.

«Гончая» ушла в дальний поиск.

Ее возвращение стало сенсацией.

Пространственная аномалия найдена и исследована…

Потери? Да. Были потери.

И легенды складывались все время, пока ждали возвращения корабля.

Полно, да ждали ли?

Когда вышли все сроки, мало кто продолжал верить, что «Гончая» вернется. А ведь поди ж ты, вернулась. «На честном слове и на одном крыле», как пелось в какой-то старой, очень старой песне.

Командор Хасг, Йорик Хасг… сэр Йорик Хасг.

Возвращение крейсера – его заслуга. Его последнее «Невозможного нет».

Легендарный корабль. Легендарный командор.

Легендарный девиз.

Помнится, когда-то казавшийся странным, потом сумасшедшим, потом… потом глупым. А потом – единственно верной истиной.

«Невозможного нет».

Память вернулась, и слишком многое нужно осмыслить. А главное, привыкнуть, смириться с тем, что Йорик погиб. Кем он успел стать для Эфы, этот желтоглазый орк-полукровка?

Эфа тоже мертва.

Почему же так больно?

– Больно. – Маленький и остроухий, глаза светятся даже сейчас, днем. Садится рядом. Кладет шершавую лапку на руку застывшего над трупом шефанго. – Больно. Твоя женщина спит. Твой друг мертв. Пойдем с нами.

– Куда? – Язык ворочается с трудом. Еще не хватало сейчас забыть здешние наречия… Стоило вспоминать десятки языков своего мира, чтобы разучиться говорить в этом. – Зачем?

– Наша очередь рассказывать. Пойдем. О нем позаботятся. – Шершавая коричневая лапка. Шершавый, отдающий кедровым запахом голос. – Пойдем с нами. – И совсем тихо, тише, чем ветер, зацепившийся за хвоинки:

– Даже Большие Деревья плачут, когда им больно.

Просторная поляна. Высоченный кедр в центре. Ночь. И непонятно, когда успело стемнеть.

– У вашей богини, – чуть поскрипывает тонкий голосок, – есть ступка. Каменная ступка и каменный пестик. Каждое новолуние толчет она в ступке белый порошок. Звездный свет, дыхание снега, запах цветов, крики птиц – она смешивает все это, превращает в пыль. А ветер подхватывает пылинки и разносит их по всему миру. Когда рождаются дети, с первым криком своим вдыхают они этот ветер. Когда проклевывается семя, в солнечных лучах ловит оно частицы волшебной пыльцы. Когда из куколки вылупляется бабочка, на крылья ей ложится чудесный узор…

– Не бывает живой воды. – Собственный голос неожиданно хриплый. Жестяной какой-то. – Не бывает.

– Воды не бывает, – соглашается сотто. – А пыльца есть. Если коснуться ею глаз слепого, он прозреет. Если присыпать ею рану, она затянется. Если из мертвого тела еще не ушло тепло жизни, оно оживет. Душа вернется. Мы сохраним тело твоего друга, пока ты не достанешь пыльцу.

– Но Сорхе… Она сама хотела смерти Йорика. Разве я смогу уговорить ее?

– Сможешь. – Зеленые глаза угасают на мгновение. – Если ты хочешь спасти своего друга, ты сумеешь.

«Ты сумеешь…»

Ему бы такую уверенность. Почему все и всегда уверены в том, что он сможет, у него получится, его не остановить…

Стоп. Откуда это? Чужие мысли, чужая усталая злость.

Йорик. Конечно, это его. Командор Хасг. Он как раз и жил с этим, с этой всеобщей убежденностью в его непобедимости.

– Что это были за твари? Те, которые в тумане?

Мутно-косноязычно. Но трудно почему-то вернуть себе способность управлять словами. А сотто молчит. И ночь молчит. Даже птиц не слышно. Даже ветер и тот перестал шуметь и ворочаться в кронах.

– Большую Гору охраняют девять сомнений, – произносит наконец скрипучий голосок. – Вы столкнулись с первым. Это мутные мороки. – Сухая лапка поднимается, предупреждая слова. – Мы сказали бы вам, поверь, если бы знали сами. Но Лес давно не видел их. Так давно, что только самые большие деревья сохранили воспоминания. – И растерянно:

– Мы спешили. Мы хотели помочь.

Почему-то не кажется странным, и смешным не кажется это «хотели помочь». Хрупкие малыши сотто.

– Эти мутные, они посылают видения. Зачем? Что случается с теми, кто верит?

– Они становятся птицей. Ушедших хватает морокам надолго. В вас есть то, чего нет больше ни в ком: любовь, страсть, желание. Мы слушаем, деревья помнят, а мороки – пожирают. Ты хорошо сделал, что убил своего друга, того, который похож на оживший камень. Ты его спас.

Тэмор?

«Ты убил своего друга…»

– Я убил? – Да кончится ли когда-нибудь эта проклятая ночь? Свет нужен. Свет! Режущая ясность, холод утра, блеск небесный. – Я убил Тэмора?

– Ты спас его. А твой командир спас тебя. Больше всего мороки боятся вашей, человеческой злости.

Злости там хватало с избытком. В те короткие секунды боя. Проблеск стали в туманной мгле. Дрожащая кисея шарахается, ползет клочьями, окружает снова…

Ярость командора. А потом – Эфы. Нет. Не Эфы уже. Эфа умерла.

– В тебе слишком много мыслей, – чуть укоризненно замечает сотто. – И все они перепутались. День будет. День всегда приходит. А сейчас ночь. Ночью люди спят. И ты тоже должен заснуть.

«Какой, к акулам, сон?»

Мысли не то что перепутались, они еще и выталкивают друг друга, норовя поудобнее расположиться в наспех завоеванном мозгу. Память… да, еще и память. И она препирается сейчас с воспоминаниями Эфы. И остатки, останки девочки-убийцы не спешат исчезнуть, даже разложиться не спешат, чтобы смердеть себе спокойно, не дергаясь.