Журнал «Если» - «Если», 2004 № 9

В двенадцать я пошел спать. Свет в спальне уже не горел; я на ощупь разделся и лег. Сьюзен, по-моему, бодрствовала — но разговаривать с ней желания у меня не было. Лучше всего побыстрей уснуть. Я вытянул руки вдоль тела и попытался расслабиться: начиная с век и лицевых мускулов, продолжая мышцами рук и тела, кончая пальцами на ногах. Вскоре мир стал тускнеть и терять отчетливость деталей…

И приснилось мне, что я стою в саду позади нашего дома. На небе висит полная луна и горят звезды. Воздух теплый — намного теплее, чем бывает в апреле… но я почему-то не удивляюсь.

Вдруг я слышу, как меня кто-то зовет: «Алекс… Алекс…» Я верчу головой, пытаясь понять, откуда доносится голос… кажется, с улицы. Деревья шелестят черными кронами в переулке позади нашего дома; меж стволов виден неясный силуэт… тень, отступающая в сумрак. «Алекс…» — слышу я опять. Я устремляюсь за тенью, но догнать не могу — и стараюсь хотя бы не отстать… мы движемся, будто соединенные жестким стержнем. Затем нас обступает лес… я озираюсь по сторонам — куда я забрел?

Но тут тень приближается ко мне — это Мари… я не сразу узнаю ее. Во-первых, она стала размером со взрослого человека. Во-вторых, у нее изменились пропорции: исчезла кукольная большеголовость и круглоглазость — передо мной стоит изящная девушка с тонкой талией и высокой грудью. Я касаюсь ее руки, потом шеи… затем обнимаю и целую. Мы опускаемся на мягкую траву. «Мари…» — шепчу я, целуя податливые губы. «Мари…» — повторяю я в маленькое, заостренное ушко. Одежда моя куда-то исчезает. Теплый ветер касается голой спины, подо мной трепещет горячая, упругая плоть…

«Вон из моего дома!» — вдруг слышу я смутно-знакомый женский голос. Что-то острое бьет меня в плечо.

Кто это?… Что эта женщина делает здесь?

Лицо Мари искажается гримасой досады… нет, боли. Фея исчезает — я обнимаю пустоту. Все вокруг меняется… я не могу понять, где нахожусь. Почему я лежу на постели?… Кто эта женщина и зачем она раз за разом бьет меня в плечо острым, злым кулачком?

— Вон из моего дома! — повторяет Сьюзен стеклянным голосом.

Остаток ночи я провел на диване в кабинете… заснуть так и не смог. Произошедшее было настолько нелепым, что я все порывался пойти к Сьюзен и урезонить ее — объяснить, что человек не в ответе за свои сны!..

Когда наконец наступило утро и моя жена вышла из спальни, я с ней поговорил… однако ничего не добился. Она находилась в невменяемом состоянии: в ответ на все аргументы твердила, чтобы я убирался. А деньги, которые я выплатил за наш дом, она вернет — пусть я не волнуюсь. Эти «деньги за дом» меня доконали… я вспылил и наговорил грубостей.

После ланча я собрал вещи, погрузил в машину, посадил Мари за пазуху и переехал в отель. А еще через два дня снял маленькую квартирку возле университета.

У меня началась новая жизнь: дни бежали мимо, похожие, как братья.

Обычно мы с Мари вставали в восемь (фея спала, прижавшись к моей руке) и завтракали. Затем я сажал ее за пазуху и шел на работу; чтобы ей легче было дышать, я стал носить костюмы и всегда держал пиджак расстегнутым. Под рубашкой фея вела себя тихо — я без проблем мог брать ее на лекции; мы разговаривали, лишь когда я запирался в кабинете и выпускал ее на стол. Более того, пока мы оставались в университете, она даже не просилась в туалет (я предлагал завести в кабинете что-нибудь вроде ночного горшка, но она из стеснительности отказалась).

На ланч мы ходили домой, из-за чего общаться с сослуживцами я практически перестал. С приятелями тоже: те из них, которые изначально были друзьями Сьюзен, исчезли сразу; да и от своих друзей я почему-то отдалился — мне стало неинтересно таскаться с ними в паб и вести никчемные разговоры о футболе, музыке и кино. Вечера я обычно проводил дома: читал или работал, а Мари сидела у меня на плече — так, чтобы касаться плечом моей щеки — и пела. У нее оказался замечательный голос — негромкий, но очень мелодичный, а слух был просто потрясающий: она могла назвать каждую ноту в аккорде из пяти звуков. Все ее песни были исключительно романтического содержания (фея перевела мне некоторые): они повествовали о принцессах, рыцарях, драконах и несчастной любви.

Иногда мы слушали музыку человеческих композиторов — оказалось, что Мари неплохо ее знала. Особенно она любила Баха и часто импровизировала под него, искусно вплетая свой голос в и без того сложную полифонию. А вот кинематограф оказался ей практически неизвестен, так что я купил для нее DVD-плейер и телевизор. Фильмы действовали на фею завораживающе: она смотрела все подряд — Феллини вперемешку с боевиками — и задавала десятки наивных вопросов. Иногда мы с ней ходили в кинотеатр: я старался сесть на отшибе, и Мари выглядывала у меня из-под рубашки.

Через несколько дней после того, как мы поселились вместе, я заметил, что фея стала менее капризной и требовательной — а может, просто получала все нужное без просьб, не знаю. Я с ней никогда не спорил, тем более что нуждалась она в немногом: еде и внимании. Если кормить ее досыта свежими овощами и фруктами и все время держать при себе (так, чтобы она касалась моего тела) — она была счастлива. Усилия с моей стороны требовались минимальные; более того, я возился с ней с удовольствием — кормил, купал в ванне… возможно, сублимировал таким образом отцовский инстинкт. Впрочем, иногда я испытывал к Мари и не вполне отцовские чувства — особенно ночью, когда она всем телом прижималась к моей руке. Но что тут можно было поделать?…

Сама же фея — несмотря на внешнюю сексуальность — была вполне целомудренна, и ее постоянно декларируемая любовь ко мне не требовала ничего, кроме телесного контакта. И еще она изо всех сил старалась услужить: лечила меня от царапин и простуд, а перед сном воспаряла к потолку и, повиснув в позе «крест», пела заклинания, защищавшие нас от чар. В чары я, разумеется, не верил, но находил ее усилия трогательными.

И все же Мари даже близко не смогла заполнить брешь, образовавшуюся в моей жизни после разрыва со Сьюзен.

Поначалу произошедшее выглядело досадным недоразумением: как только моя жена осознает свою неправоту (думал я), она сразу же извинится, и я смогу вернуться домой. Однако время шло, а Сьюзен в своем заблуждении упорствовала. Тогда я сам попытался объясниться с ней, приурочив разговор к свиданию с Джэнет (я навещал дочь каждое воскресенье). Но жена лишь холодно заметила, что свой выбор я уже сделал — в тот момент, когда принес в дом эту «микрошлюху», эту «маленькую лгунью»… Я опять было рассердился, однако гнев быстро перешел в испуг: мне казалось, что вести себя столь непреклонно можно, лишь если ты так и так решил уйти: у Сьюзен, наверное, кто-то есть, и она использует произошедшее как предлог. Я стал приставать к ней с вопросами (на которые она отвечала, что это не мое дело) и даже чуть было не начал следить за ней… в общем, вел себя, как последний ревнивец.