Журнал «Если» - «Если», 2004 № 9

— Вот уж черти вас вилами воспитают! — пообещал дядько, худым пальцем грозя. — Вот уж…

— Предъявите! — не выдержал Андрей Разумовский, морщась, словно от зубной боли. — Чертей предъявите, потом и о прочем поговорим!

Топнул дядько Бык ногой в гневе и дальше пошел — прочих нарушителей в храм Божий кликать.

— А если предъявит? — усмехнулась девушка, ответом таким довольная, пусть даже ответом вражеским.

— Чертей? — поручик и сам улыбнулся, словно перемирие заключая. — После трех лет фронта, после всего, что мы с вами, Ксения, пережили… Я этим чертям, честно говоря, не завидую.

Поглядела Оксана на классового противника, залюбовалась лицом его пригожим да и решила: не будет сегодня она с поручиком ругаться. Не будет — и все тут! Хоть и зря он, Андрюша, Андрей Владимирович, рогатых помянул. Черти не черти, но вот «те» обязательно пожалуют. И скоро.

— А не сходить ли в гости? — предложил Андрей Разумовский, на дальний угол погоста кивая. — Сергей Ксенофонтович наверняка соскучился.

Сергей Ксенофонтович, народный учитель, сорок лет честно прослуживший в сельской школе, был по убеждениям твердый материалист, потому и в церковь не ходил — и при жизни, и после. Умер от «испанки» в тот же год, что Андрей Разумовский, только зимой, в самый лютый мороз. После смерти жалел об одном — разлучили его с верной женой, тоже учительницей, похороненной в далеком Киеве.

На кладбище его сторонились. Только поручик и Оксана иногда приходили потолковать, но не вместе, порознь. А нынче совпало как-то.

— Господин Фроленко сегодня на диво красноречив! — Сергей Ксенофонтович кивнул в недовольную спину дядьки Быка, пробиравшегося между старых, просевших холмиков. — Обещал небесный гром, землетрясение и геенну огненную. Причем последнюю — в двойном экземпляре.

Интеллигент Сергей Ксенофонтович именовал назойливого дядьку исключительно по фамилии.

— Геенна — просто овраг под Иерусалимом, — пожал плечами поручик, усаживаясь на траву рядом с учителем. — Но если серьезно… Вы — неверующий, я всю жизнь был адептом Русской Православной церкви. Ксения, вы…

— Убеждений коммунистических! — гордо заявила девушка, рядом с поручиком устраиваясь. — Ад — это то, чего вы со своим Деникиным защищали, рай — наше светлое бесклассовое будущее!

— Вот-вот, — согласился поручик, ничуть таким словам не обижаясь. — А все оказалось не по Дарвину с Бутлеровым, не по слову официальной Церкви и даже не по Карлу Марксу. Реальность — это система господина Быка: самые архаические народные мифы с мертвецами, воскресающими на Пасху, и системой совершенно диких табу. Мертвые ходят в гости, угощаются «крашенками»… Макабр!

Оксана поглядела на разговорившегося поручика не без опаски. О таких словах она даже не подозревала. Сергей Ксенофонтович же, ничуть таинственному «макабру» не удивляясь, кивнул:

— Верно, батенька мой. Самая архаическая система представлений. Но уверен, если бы наша, так сказать, реальность была нам больше знакома, удивлялись бы мы еще чаще. Но так ли это все странно? Мы тысячи раз повторяли слова о народной мудрости, но не принимали их всерьез. Опыт сотен поколений — не шутка. Да-с!

— Но если так…

Андрей Разумовский помолчал, потер подбородок, ямочки маленькой коснувшись. Посмотрела Оксана на эту ямочку — и тоже задумалась. Но о другом.

— Если так, — вел поручик далее, о мыслях красного бойца Бондаренко нимало не подозревая, — то можно вспомнить, что в Средние века многие народы верили, будто смертей бывает две. Предварительная и, если можно так выразиться, настоящая. Мы на первой стадии.

— И совсем неплохо, — учитель поглядел в теплое весеннее небо, улыбнулся бледными губами. — Неужели вам, молодые люди, больше бы понравилась горячая сковорода с угольками — или просто черное Ничто?

— А рай поповский? — вскинулась Оксана по давней привычке не соглашаться с вредной интеллигенцией. — Наслышалась в детстве: и про золотые галушки, и про арфы с трубами…

— Золотые галушки? — Сергей Ксенофонтович провел языком по редким зубам, развел руками. — Знаете, предпочел бы настоящие. А если серьезно… Факт отсутствия указанного вами рая, равно как и наличия его, пока научно не установлен. Может, он совсем рядом, а у нас с вами сейчас испытательный срок?

— А мы в церковь не ходим, — согласился Андрей Разумовский, явно не жалея. — Насчет же музыки… Представляете, какой там репертуар?

Слово «репертуар» было бойцу Бондаренко известно, поэтому хохотала она вместе со всеми. Хохотала — и глядела потихоньку, как смеется классовый враг Разумовский. Красиво смеялся поручик! Поэтому не удалось ей вовремя заявить, что наукой существования рая не предусмотрено.

— А как вам последние новости? — поинтересовался учитель, когда вопрос с арфами был решен. — Не пойму я что-то наших правнуков!

Следует заметить, что мертвым о нашей жизни известно совсем немало. Откуда и как, сложный вопрос, но известно, причем в подробностях.

— Какое-то болото! — скривился поручик, разом теряя хорошее настроение. — Великороссия, Малороссия, прости господи, Эстляндия… Разбежались по берлогам! А все адвокатишки с прочими демократами!..

— Мало мы их давили, демократов этих! — вскинулась Оксана. — Люди голодают, работы нет, стариков без поддержки бросили, детишки малые без призору, а они!.. Село — во что село превратили! Четыре дома осталось, старухи на картофеле гнилом доживают, землю запустили, вместо хлеба мак ядовитый сеять стали!..

— Приятно видеть такое единство мнений, молодые люди, — вздохнул Сергей Ксенофонтович. — Неужели вы считаете, что контрразведка Деникина или ВЧК Дзержинского полезнее для народа? Самая скверная демократия лучше самого распрекрасного террора! Белые, красные… Даже за гробом помириться не можем!

Откуда только голос взялся, откуда слова? Привстал учитель, помолодев словно. Но и поручик вскочил. Блеснул глазами яркими, поднял острый подбородок:

— На чем мириться? Жили мы счастливо в великой стране — в державе от моря Белого до моря Желтого под сенью государева скипетра! И когда пришел час умереть за нее, лучшие из нас шагнули под пули, чтобы не превратили Бланк с Троцким жизнь народную в ад, чтобы не стала Великая Россия поганой Ресефесерией!

— Не тебе оскорблять вождей наших! — крикнула в ответ Оксана, даже о ямочке на подбородке забыв. — Зверье вы, белые, убийцы да насильники. Встал против вас народ трудовой, и захлебнулись вы кровью, которую сами же пролили! Будет вам ад и на этом свете, и на том!

Договорила. Отвернулась. Повисла в воздухе тяжелая тишина. И словно холоднее стало, темнее даже.

— А я, знаете, недавно стихотворение услышал, — негромко заговорил учитель, словно и не было ничего. — Его лет тридцать назад написали, но печатать не позволили. Запрещено-с! Дикость богоспасаемого отечества, причем очередная. Теперь, кажется, разрешили… Там все про нас с вами. Наизусть запомнил только отрывок…