Кайрин Дэлки - Война самураев

Пряча страх за личиной злости, Мунэмори рывком распахнул заднюю дверь и спустился, а едва обойдя волов, замер. И верно: перед ним предстал прежний призрачный поезд — впереди выступали воины Тайра, а Минамото замыкали ряды. Теперь к параду примкнула тень самого Ёситомо на угольно-черном коне.

Шторка паланкина была распахнута, и изнутри исходило мертвенно-зеленое сияние.

Как и раньше, там восседал Син-ин, только еще более злобный и могущественный. Пальцы рук обернулись когтями, а лицо так увяло и ссохлось, что утратило всякое сходство с человеческим. Призрак вытянул тонкую длань и поманил Мунэмори, как в первый раз.

Не в силах удержаться, тот заковылял к паланкину и упал на колени в грязь перед оконцем.

— В-ваше бывшее величество, — пролепетал Мунэмори. — Что угодно на сей раз? — Он судорожно вспоминал слова сутр, но на ум не пришло ни одной священной строчки.

— Кое-кто из моих спутников, — прошипел Син-ин голосом, похожим на шорох свивающихся змей, — пожелал вернуться на место своей гибели, ибо такова природа духов, верно? Что до меня, я прошу лишь о гостеприимстве. Государь высоко отзывался о здешнем приеме. Я пришел удостовериться в правоте его суждения.

— Вы… сюда вам нельзя! — выпалил Мунэмори. — Это дом князя Киёмори, главы Тайра!

— Ах да, великий Киёмори, — прошелестел Син-ин, так подаваясь из паланкина, что его жуткий лик навис над Мунэмори. — Тот, что привел меня к поражению, а некоторых из этих отважных господ — к погибели.

— Я слышал, вы сами умерли, — всхлипнул Мунэмори. — Отчего же ваше величество не переродилось к другой жизни или не отправилось…

— В ад? — закончил Син-ин со зловещей ухмылкой.

— Ко двору Эмма-о [51] Эмма-о — владыка царства мертвых, судья человеческих душ. , я хотел сказать, для справедливого суда.

— Ваши обожаемые царедворцы так отчаянно желали мне сгинуть, что я сделал наоборот. Они думали, что смерть помешает мне отомстить, но не тут-то было. Моя ненависть уходит за пределы жизни, за пределы смерти. И никакой дочери Царя-Дракона не уберечь от нее Тайра. Никакому волшебному мечу не спасти империю от гибели. Вдобавок теперь я не один, — указал он на призрачных воинов. — А у моих друзей тоже есть повод ненавидеть твой род.

— О, великий государь, — взмолился Мунэмори, — прошу, пощадите! Любой, в ком живет честолюбие, действовал бы подобным образом. Мы всегда преданно служили Драгоценному трону!

— Вы не были преданы мне. Пощадить вас? И не мечтайте.

С этими словами призрак Син — ина нырнул в паланкин и закрыл оконце. Воины-носильщики с величественным видом прошли сквозь высокую стену, даже не взглянув на ворота. Процессия исчезла внутри особняка.

— Нет, не может быть! — простонал Мунэмори. Погонщик встал рядом с ним.

— Господин, теперь-то вы расскажете повелителю Киёмори? Пойти разбудить его?

Мунэмори тряхнул головой:

— Нет… не сейчас. Нужно выбрать подходящее время. Еще рано. Только не сейчас.

Теплый осенний дождик смачивал рукава монахов, бредших в медленном шествии по склону горы Фунаока. Отрекшийся император Го-Сиракава, сидя на помосте для монаршей семьи, дивился, насколько подходящая выдалась погода. Жаль только, шелест дождя по промасленному навесу не заглушал женского плача и причитаний.

— Он был так молод, — вздыхала Дзёсаймон-ин, промокая глаза рукавом.

— Люди умирают в любом возрасте, — проворчал Го-Сиракава.

— Но не тогда, когда в них столько жизни, — возразила сестра.

— Совсем юный, обаятельный… — рыдала где-то фрейлина. «Да, — подумал Го-Сиракава, — он умел угождать дамам, наш Нидзё».

Так вышло, что молодого императора сморила долгая болезнь, от которой он не оправился. Было ему всего двадцать три года.

Дзёсаймон-ин наклонилась и прошептала:

— Прошу прощения, брат, но не стоит так тщательно прятать свое горе. В конце концов, он был твоим сыном.

— Мы жили в раздоре — это всем известно.

— Подумай: пойдут пересуды.

Го-Сиракава картинно уронил голову. «Верно. Теперь мне ясно, почему Тайра Киёмори так зверски искореняет все слухи о себе». Стали поговаривать, будто Го-Сиракава приложил руку к гибели собственного сына. «Может, я и борюсь за власть, но на такое злодейство никогда не пошел бы. Нидзё, должно быть, выпил лишнего, слишком долго стоял под дождем и подхватил жар. А может, возлюбленная вдовая императрица наградила его той же дрянью, что прикончила ее первого мужа. Коноэ, если вспомнить, тоже умер молодым. Только непочтительно отзываться об императорах в столь приземленном ключе, нэ? Значит, кто-то должен стать козлом отпущения. Я же ныне в опале у тех вельмож, что некогда прислуживали Нобуёри».

— Так-то лучше, — сказала Дзёсаймон-ин.

— Ты не хуже меня знаешь, что я ни при чем, — проворчал Го-Сиракава во всеуслышание.

— Конечно, конечно, — поспешно заверила сестра, смущенно обмахиваясь веером.

— Это все Син-ин, — прошептала дама за спиной у императора. — Я как-то видела его призрак, когда оставалась во дворце на ночь. Уверена, его проклятие сгубило нашего Нидзё…

Го-Сиракава с великим трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза и не охнуть презрительно. Уж год прошел после смерти Син-ина, а слухи о его появлениях множились день ото дня. «В горести люди часто ищут сверхъестественные причины своим страданиям. Однако если эти причины становятся общими для всех, то могут породить беспорядки и даже смуту».

— Поразительно, — пробормотал Го-Сиракава, — столь многие встречали моего бедного усопшего брата, а меня он еще ни разу не удостоил визитом. — Тут он вспомнил видение в Нин-на-дзи, и им овладело беспокойство.

Дзёсаймон-ин метнула гневный взгляд, но ничего не сказала.

— Бедный его сыночек, — плакала другая фрейлина. — Взошел на трон совсем крохой. Так и вырастет, не зная отца.

Это новое обстоятельство уязвило Го-Сиракаву до глубины души. Едва Нидзё понял, что его болезнь может закончиться смертью, он объявил своего двухгодовалого сына наследником империи. Как только указ был принят, Нидзё подписал отречение, оставив вместо себя неразумное дитя, едва способное ходить и говорить, сидя на троне.

«Он это нарочно устроил, чтобы досадить мне, — негодовал Го-Сиракава. — Лишить возможности выбрать наследника. Еще один знак того, как далек он был от забот о государстве».

Совет, разумеется, был опечален таким выбором — императора младше трех лет еще не бывало, — но так ничего и не предпринял, если не считать обычного словоблудия и качания головами. Вот как вышло, что сборище подхалимов из свиты Нидзё возвело на трон младенца, нареченного Рокудзё.

Дзёсаймон-ин дернула брата за рукав: