Робин Хобб - Ученик убийцы [издание 2010 г.]

Я смотрел, как они крадучись, беззвучно подходят. Я удивился этому, потому что они могли бы закричать и тогда вся команда пиратского корабля явилась бы посмотреть, как меня берут в плен. Но эти люди остерегались друг друга не меньше, чем меня. Они не охотились стаей, но каждый надеялся, что другие умрут, убивая меня, и добыча перейдет к уцелевшему. «Перекованные», не пираты.

Страшный холод охватил меня. Шум драки привлечет пиратов, в этом я был уверен. Так что если «перекованные» не прикончат меня, то это сделают островитяне. Но когда все дороги ведут к смерти, нет никакого смысла бежать по любой из них. Пусть все идет своим чередом. Их было трое. У одного был нож. Но у меня была палка, и я умел ею пользоваться. Они были тощими, оборванными, по меньшей мере такими же голодными, как я, и такими же замерзшими. Один, я думаю, был женщиной, которую я видел прошлой ночью. Они приближались ко мне беззвучно, и я решил, что они знают о пиратах и боятся их не меньше моего. Не стоило думать об отчаянии, которое все-таки подвигло бы их напасть на меня, но в следующее мгновение я подумал, испытывают ли «перекованные» отчаяние или какие-нибудь другие чувства. Может быть, они слишком тупы, чтобы осознавать опасность.

Все тайное знание, которое дал мне Чейд, вся жестокая и элегантная наука Ходд относительно того, как следует сражаться с двумя или более противниками, испарились. Потому что когда первые двое оказались в пределах досягаемости, я почувствовал, как крошечное тепло, которое было Кузнечиком, угасает в моем сознании. «Кузнечик», — прошептал я в отчаянной мольбе, чтобы он каким-то образом остался со мной Я почти видел, как кончик хвоста шевельнулся в последней попытке вильнуть. Потом ниточка лопнула, и искра погасла. Я был один. Поток черной Силы ворвался в меня, как безумие. Я шагнул вперед, воткнул конец моего посоха в лицо мужчины, быстро выдернул его и продолжил замах, который прошел через нижнюю челюсть женщины. Обычное дерево срезало нижнюю часть ее лица — таким сильным был мой удар. Я ударил снова, пока она падала, и это было все равно что ударить пойманную в сеть акулу гарпуном. Третий «перекованный» бросился на меня, вероятно думая, что ему удастся избежать удара. Мне было все равно. Я отбросил палку и схватился с ним. Он был костлявый и вонючий. Я опрокинул его на спину. Его дыхание пахло мертвечиной. Пальцами и зубами я рвал его, в этот миг будучи не больше человеком, чем был он. Он не пустил меня к Кузнечику, когда мой пес умирал. Мне было наплевать, что я сделаю с этим человеком, лишь бы ему было больно. Он отвечал мне тем же. Я протащил его лицо по булыжнику дороги, я пихнул большой палец ему в глаз, он вонзил зубы мне в запястье и до крови расцарапал мне щеку. И когда наконец он прекратил сопротивляться, я подтащил его к дамбе и сбросил тело вниз, на камни.

Я стоял, задыхаясь, кулаки мои все еще были сжаты. Я свирепо смотрел в сторону пиратов, почти надеясь, что они придут, но все было тихо, если не считать шума волн и бульканья в горле умирающей женщины. Или пираты не слышали шума, или им было не до того, чтобы проверять источники ночных звуков. Я стоял на ветру и ждал кого-нибудь, кто захочет прийти и убить меня. Ничто не пошевелилось. Пустота нахлынула на меня, вытесняя мое безумие. Так много смертей в одну ночь — смертей нелепых и бессмысленных.

Я оставил изувеченные тела на разрушающейся дамбе в распоряжение волн и чаек. Потом я ушел. Когда я убивал их, то не почувствовал ни одного исходящего от них чувства — ни страха, ни злобы, ни боли, ни даже отчаяния. Они были неодушевленными предметами. И когда я начал длинный путь назад в Олений замок, я перестал ловить и собственные ощущения. Может быть, подумал я, «перекованность» заразна и теперь я заболел. Но мне не было до этого никакого дела, и я не мог заставить себя испытывать тревогу по этому поводу.

Из дальнейшего путешествия в моей памяти сохранилось мало. Я шел всю дорогу замерзший, уставший и голодный. «Перекованные» мне больше не попадались, и те несколько обычных путников, которых я встретил на оставшемся участке дороги, не больше моего стремились поговорить с незнакомцем. Я думал только о том, чтобы добраться до замка. И Баррича. Я пришел в Олений замок через два дня после начала праздника Встречи Весны. Стражники у ворот сначала попытались остановить меня. Я посмотрел на них.

— Это ж Фитц, — ахнул один. — А говорили, что ты умер.

— Заткнись, — рявкнул второй. Это был Гейдж, мой давний знакомый, и он быстро сказал: — Баррич был ранен, он в лазарете, мальчик.

Я кивнул и прошел мимо них.

За все годы, проведенные в замке, я ни разу не бывал в лазарете. Баррич, и никто другой, всегда лечил мои детские недуги и увечья. Но я знал, как туда пройти. Я слепо миновал компании гуляк и внезапно почувствовал себя так, как будто мне снова шесть лет и я впервые пришел в Олений замок. Я цеплялся за пояс Баррича всю эту длинную дорогу из Мунсея, а его нога была разорвана и перевязана. Но ни разу не посадил он меня на чью-нибудь лошадь и не доверил уход за мной никому другому. Я проталкивался среди людей с их колокольчиками, цветами и сладкими кексами, пробираясь к замку. За бараками было стоявшее отдельно здание из белого камня. Там никого не было, и я незамеченным прошел через холл и в комнату за ним.

Пол в ней был устлан свежими травами, и широкие окна впускали поток воздуха и света, и все же тут чувствовалось что-то казенное. Это было плохое место для Баррича. Все кровати были пустыми, кроме одной. Ни один солдат без крайней необходимости не оставался в лазарете в дни праздника Встречи Весны. Баррич с закрытыми глазами распластался на узком матрасе. Яркое солнце било в окна, заливало постель. Я никогда не видел Баррича таким неподвижным. Одеяла он с себя сбросил, грудь его стягивала повязка. Я неслышно подошел и сел на пол у его постели. Баррич лежал не шевелясь, но я чувствовал его, и перебинтованная грудь поднималась и опускалась в такт его медленному дыханию. Я взял его за руку.

— Фитц, — сказал он, не открывая глаз, и крепко схватил мою руку.

— Да.

— Ты вернулся. Ты жив.

— Да. Я пришел прямо сюда, быстро как мог. Баррич, я боялся, что ты умер.

— Я думал, что ты умер. Все остальные вернулись несколько дней назад. — Он прерывисто вздохнул. — Конечно, этот ублюдок оставил им лошадей.

— Нет, — напомнил я ему, не выпуская его руку. — Это я ублюдок, помнишь?

— Прости. — Он открыл глаза. Его правый глаз был налит кровью. Баррич попытался улыбнуться. Тогда я увидел, что опухоль на левой части его лица все еще не спала. — Так. Славная парочка. Ты должен поставить припарку на эту щеку. Она гноится. Похоже, тебя поцарапал какой-то зверь.