Дмитрий Емец - У входа нет выхода

– Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! – сказал он обычным дурковатым голосом недоделанного буратинки.

– Он просто повторяет как попугай! Вот только за кем? – шепнул Сашка.

– Попробуем узнать. Я где-то видела список, – сказала Рина.

Из внутреннего кармана ее шныровской куртки – летом она пыталась вернуть ее Яре, но та великодушно сказала: «Подарок!» – вынырнула рыжая тетрадь Макса, исписанная детским почерком.

– Мещеря Губастый!.. Гулк Ражий! Ивашка Кудреватый! – отчетливо стала читать Рина.

Горшеня слушал ее без заметного интереса. Оживлялся только несколько раз. Так, услышав «Фаддей Ногата», Горшеня, воспрянув, стал потирать живот и повторять: «Фадюша вкусный! Фадюша толстый!» Когда Рина назвала Маланью Перцеву, он попытался спрятаться за куст и жалобно забубнил: «Горшени нету! Горшеня хорошо спрятался!»

– Кто это? – шепнул Сашка.

– Тихо! Первошныры… Тит Михайлов! Сергиус Немов! Мокша Гай!

При упоминании о Мокше Гае Горшеня повел себя агрессивно. Высоко подпрыгнул и с энергией ветряной мельницы замахал руками.

Рина и Сашка нырнули за угол склада, давая Горшене успокоиться.

– Что-то ему сделал этот Мокша! – заметил Сашка.

– Не мешай! Уже мало имен осталось!.. Митяй Желтоглазый! – крикнула Рина, выглядывая.

Горшеня перестал размахивать руками.

– Горшеня идет далеко! – таинственно сообщил он и, циркулем закидывая прямые ноги, зашагал прочь. Несколько шагов – и он исчез в темноте.

Рина метнулась за Горшеней. Сашка нагнал ее. Опасаясь потерять Горшеню, они мчались по парку. Под ноги им бросались кусты. Неясная тень маятником раскачивалась между соснами. Белела скамейка. Прыгали в темноте пятна фонарей. Когда Горшеня проходил мимо ШНыра, что-то заставило Сашку оглянуться. На фоне освещенной прожектором стены он увидел скользнувшую тень. Светлое на светлом, белое на белом. Будто стеклом скользнули по бумаге.

Они домчались до конца аллеи и, влетев в молодые рябины, остановились. Лес казался монолитным. Различались только ближайшие стволы. Дальше шло что-то шепчущее, однородное, шевелящееся от ветра. Деревья касались друг друга ветками и чесались друг о друга, как дружелюбные лошади. Гроздь тяжелых ягод чиркнула Сашку по лицу. Он сорвал и машинально стал жевать. Рябина была горькая.

Рина вспомнила дуб и упавший березовый ствол.

– Кажется, я знаю, где он! – сказала она и пошла по тропинке.

Мокрые ветки, которые она задевала макушкой, брызгали в нее вчерашним дождем.

Сашка оглянулся. Ему снова показалось, что они здесь не одни, и там, в темноте, за ними крадется кто-то третий. Внимательный, зоркий, незаметный. Он остановился. Поймал Рину за плечо. Шепнул в теплое ухо, задев его носом.

– Подожди меня здесь!.. Шуми побольше! Топай, хрусти ветками! – Сашка нырнул в заросли и стал красться. Метров через двадцать, уловив неясный звук, перестал ползти и затаился.

Рина честно топала и ломала ветки. Со звуками она по неопытности перебарщивала. Казалось, будто где-то рядом сцепились два молодых лося. Тень вынырнула совсем не там, откуда Сашка ожидал. Гораздо ближе, из кустарника.

– Эй! – окликнул Сашка. – Стой!

Тень застыла от неожиданности. Луна залила светом белое лицо. Человек повернулся и ломанулся в кусты. Сашка вернулся к Рине.

– Ну? – спросила она.

– Витяра! Он за нами следил!

Рина вспомнила прирученные домашние угри, застенчивую улыбку и уши-баранки.

– Дурашкин домик! – сказала она и снова нырнула в бурелом.

Рина честно искала поваленное дерево, когда Сашка вдруг прыгнул на нее кошкой и сбил на землю. Совсем близко Рина увидела Горшеню. Великан лежал на животе, прижавшись ухом к земле. Их он не замечал.

Было холодно. Рина спрятала ладони в рукава и подняла воротник шныровской куртки. Горшеня все слушал. Вид у него был отрешенный, как у голубицы, высиживающей яйцо. Трепетность огромного, нелепого тела, вбиравшего звуки земли.

Неизвестно, что услышал Горшеня, но внезапно гигант заволновался, резко сел на корточки и стал разрывать землю руками. Сашка никогда не видел, чтобы так рыли. Это были лихорадочные, торопливые, но одновременно сосредоточенные и любящие движения. Три шныра с саперками не угнались бы за одним Горшеней. Легкая лиственная почва вылетала фонтаном. Буквально на глазах Горшеня погружался под землю.

Светало. Березовые стволы приобрели странную четкость и казались столбами света, поддерживающими низкое небо. Горшеня сидел на земле и, наклонив голову, что-то разглядывал. В руках он держал влажный короб, покрытый прилипшей землей. Внутри оказалась пропитанная смолой истлевшая тряпка. Горшеня бережно прижал ее к груди и стал нетерпеливо разматывать.

– Что там? – шепнула Рина, которой голова Горшени мешала видеть.

Как ни тих был ее шепот, Горшеня отлично его разобрал. Он вскочил, покачиваясь на длинных ногах, подлетел к Рине и без усилия вырвал из земли куст, под которым она пряталась. Сашка кинулся ее защищать, но Горшеня небрежно махнул рукой, и Сашка отлетел к поваленной березе.

Огромный, важный, он сурово нависал над Риной. Выпуклые пуговицы внимательно изучали ее. В них Рина видела свое перевернутое отражение. Рина обреченно пятилась, понимая, что ей не уйти.

И тут Горшеня сделал что-то совсем непонятное. Он грузно опустился, почти рухнул на колени и протянул Рине открытую ладонь. На ладони лежала укороченная нерпь того же типа, что и у Суповны. Серебристые фигурки на ней были знакомы Рине: кентавр, русалка, лев и сирин . Кроме того, со стороны пульса в коже был продавлен контур какого-то животного. Самой фигурки не было.

– Твоя! – сказал Горшеня и с необычайной ловкостью накинул нерпь на запястье Рине.

Она оказалась массивной. Рина ощущала исходившее от нее тепло. Сырость не повредила нерпи . Сохранилась она неплохо, если не считать шнурка, который окончательно расползся, и двух зеленоватых пятен плесени с наружной стороны.

– Кто просил отдать ее мне?.. И фигурки тут одной нет! Где она? – быстро спросила Рина.

Горшеня распахнул огромный рот. Верхняя часть горшка поднялась вместе с глазами. Рина не сразу поняла, что это улыбка. Гигант поднялся, отряхнул с тулупа глину и пошел в чащу, повторяя:

– Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное!

В кабинете у Кавалерии сидел Афанасий и, показывая, что он тут свой человек, мизинцем гладил по носу Октавия. На правах старшего шныра он уже мог позволить себе некоторые вольности. Октавий милостиво принимал ласку, но стоило Афанасию заменить мизинец на любой другой палец, как пес морщился и ворчал.