Татьяна Апраксина - Реальность сердца

— Стойте-ка, юноша! Ощутив между лопаток острие кинжала, младой Цвегерс едва не подпрыгнул, но ограничился только коротким взвизгом и уронил письмо.

— Поднимите. Медленно. Теперь можете повернуться.

— Господ-дин Д-далорн? — заикаясь, пробормотал посланец. — Это в-вы?

— Это й-йа, — усмехнулся Эмиль. — Присаживайтесь-ка под этот добрый тенистый дуб. Побеседуем.

— К вам какой-то молодой господин!

— Ко мне? — Рене Алларэ нахмурился, потом и вовсе поднялся из-за стола, глядя на своего слугу. — И что значит — какой-то?

— Благородный человек. Незнакомый. Лет девятнадцать. У него письмо к вам, — отрапортовал Пьетро.

— Ко мне? — еще раз спросил Рене, недоумевая, откуда в придорожной харчевне на Алларском тракте взяться молодому человеку с письмом. Если бы он прибыл из замка, то Пьетро его узнал бы… Рене потер глаза, в которые с вечера словно песка насыпали: слишком яркий свет, пыль из-под копыт коней и какая-то дрянь, которой была набита подушка, сделали свое дело. Глаза слезились, а впереди был еще один день скачки.

Кажется, въехать в столицу, не привлекая к себе внимания, не удалось. Если уж некий незнакомый благородный человек девятнадцати лет от роду отыскал Рене Алларэ в нарочно выбранной заштатной харчевне, где останавливались лишь купцы победнее и бродячие торговцы, то следует признать: не вышло.

— На вас похож, господин! — невесть зачем сообщил слуга, так и мявшийся с другого края стола; может быть, решил, что у хозяина может найтись бастард девятнадцати лет от роду? Рене точно знал, что в семь лет никак не мог обзавестись отпрыском.

— Зови. Как ни удивительно, Пьетро не ошибся: вошедший следом за ним юнец действительно мог бы претендовать на родство с Рене, найди он способ избавиться от лишних семи-восьми лет. Впрочем, тогда бы получился двенадцатилетний мальчишка, и это было бы втройне удивительно: ему-то что делать на тракте между столицей и Убли? Юноша в пропыленном костюме явно с чужого плеча вежливо поклонился и положил на стол перед Рене свиток в серо-серебристом футляре. Алларэ взял его в руки, но открывать не стал. Вместо этого он старался разглядеть повнимательнее того, кто письмо привез. Кто бы это мог быть?

— Письмо от герцога Гоэллона?

— Нет, господин Алларэ. От его капитана охраны.

— Хм, а вы кто будете?

— Сорен Кесслер, сын владетеля Кесслера из Брулена.

— Ну и как вас из Брулена ко мне занесло? — Вытянувшийся струной, напряженный юнец не понравился Рене с первого взгляда: ему было нечего здесь делать, он был посторонним и сейчас было не время для подобных случайных гостей. Сын владетеля Кесслера вспыхнул до ушей, уже приоткрыл рот, чтобы ляпнуть какую-нибудь дерзкую глупость, но потом осекся. Склонил голову, сцепил ладони в затертых перчатках перед грудью.

— Ваша милость, прошу вас прочитать письмо. Рене нехотя раскрыл футляр, достал свиток с вытисненным на ткани гербом рода Гоэллонов, поднес его к лицу. Ровные буквы, выведенные твердой рукой, расплывались перед глазами, но суть была ясна: Кадоль, капитан охраны Руи Гоэллона, счел необходимым отправить подателя письма в полное распоряжение Рене Алларэ. Приписка в конце говорила о том, что за юношей установлена слежка, а потому желательно проявить к нему внимание. Алларэ швырнул свиток на стол и тихим шепотом выбранился. Слежка?! Только этого сейчас и не хватало! О чем думал гвардеец Гоэллона? Разумеется, не о том, что ставит под угрозу весь замысел Рене — откуда ему знать… Мальчишка так и стоял, склонив голову. Тонкие пальцы нещадно мяли перчатки, скручивали и почти что рвали несчастную лайку на части. Кто следит за этим юным нервическим созданием? Королевская тайная служба? С какой стати?

— Пьетро, кувшин горячего вина! — крикнул Рене, потом, с трудом подавив неприязнь и желание нагрубить, указал Кесслеру на стул. — Садитесь, у меня к вам много вопросов. У незваного гостя был такой вид, словно он рад бы схватиться за шпагу, но что-то заставляет его терпеть обращение Рене, и это казалось вдвойне подозрительным. Разумеется, гвардеец Гоэллона не отправит к Алларэ заведомого шпиона, но кто знает, какое представление ухитрился разыграть этот мальчишка перед Кадолем? С одной стороны, он явно был вспыльчивым и дерзким, такие не умеют прикидываться. С другой — вот, молчал же, и терпел. Ради чего? Через час, задав Кесслеру две сотни вопросов, Рене убедился, что все, изложенное бруленским юношей и достаточно связно, и достаточно глупо, чтобы походить на правду. Только походить, разумеется: недоверие осталось, но история Кесслера звучала вполне логично, если сделать поправку на его девятнадцать лет, из которых семнадцать прошли в тихом бруленском владении, где на молодого дурака, не слыхавшего ни об интриге, ни о тайне, не нашлось подходящего воспитателя. Реми, надо понимать, тоже не взял на себя труд объяснить своей очередной игрушке, что на свете, помимо старомодных рыцарских романов, существует еще и настоящая жизнь, в которой одинокие сопляки не могут освобождать заключенных из Шенноры, но зато могут доставить прорву неприятностей не только себе, но и всем окружающим. Если, конечно, вся эта история — правда, а не ловко и со знанием дела состряпанная провокация короля или его присных. Увы, у Реми не спросишь, так ли это; имеет ли пылкий бруленский юноша, якобы готовый пробежаться по углям босиком, чтобы спасти герцога Алларэ из тюрьмы, хоть какое-то к нему отношение…

— Я одного не понял, — глядя в упор на Кесслера, жадно хлебавшего вино, спросил Рене. — Какое вообще вам дело до моего брата? Вместо ответа нежданный гость поперхнулся и принялся кашлять так, словно пытался расстаться с легкими. Рене прищурился. Сначала ему показалось, что мальчишка притворяется и затягивает паузу, чтобы не отвечать. Потом пришлось все-таки встать и от души настучать его промеж лопаток: бруленец аж посинел, зашедшись в кашле.

— Сс-паси-бо, — выдохнул тот наконец.

— Пожалуйста. Но на вопрос вы не ответили.

— Я и не могу на него ответить… — краснеть поверх синюшной бледности от недавнего удушья — идея не из лучших; теперь Кесслер здорово походил на жоглара в гриме. Синее, красное, а местами и белое: кончик носа и веки.

— Тогда вставайте и убирайтесь вон! — Рене окончательно разозлился.

— Я поклялся выполнять… ваши распоряжения, господин Алларэ. — Говорить юноше было еще трудновато, но сил для очередной щенячьей дерзости уже хватало. — И я уберусь. Скажите только, куда. «К Сотворившим на суд!» — едва не ответил Рене, потом до него дошло, и он обрадовался, что вовремя прикусил язык: после такого ответа мальчишка наложит на себя руки, и это останется на совести приказавшего…

— Поклялись? Хорошо. Распоряжение первое. Вы ни при каких условиях, ни под пыткой, ни добровольно, не станете рассказывать кому-либо о том, что услышите, увидите или поймете, находясь при мне. Поняли?