Татьяна Апраксина - Самолетик на площади

Борстиг, хотели убить его для пользы вашего дела. Как покойный казначей натравил короля на северян…

— У меня, господин Эйк, — все еще не открывая глаз сказал архивист, — концы с концами не сходятся. Я могу понять, почему вам и вашему сеньору не понравилась затея покойного герцога. Она мне тоже не понравилась, но вы меня опередили. И действовали решительнее, чем стал бы я — я бы не поднял руку на короля. Но вы могли потопить заговор раньше, год-два назад. Договориться с Алларэ и Гоэллоном, сделать все тихо. Бескровно уже не получилось бы, но одна северная беда стоила в десятки раз больше Вы так не сделали. Значит, нужна была власть. Не ради самой власти, это видно, ради реформ. А ведь нынешний уклад — не причуда. Он таков, как он есть, потому что в достаточной мере отвечает желаниям всех и позволяет нам доверять друг другу. Достаточно посмотреть на Тамер — они там заигрались, перешли черту, и свалились в войну всех против всех. В конце концов, служилое сословие наступило всем прочим на горло — и уже несколько сотен лет боится убрать ногу… Вы не можете не понимать, чем рискуете. Если реформы не самоцель — то для чего они? У нас в мире нет противника, которого нужно было бы догонять такой ценой. И что ему отвечать? Очередную полуправду, похожую на одежду нищего — куда ни глянь, везде то прореха, то заплата? По-другому, увы, не выйдет. Потому что если сказать ему, что опоры прогнили даже не на уровне управления страной, что опасность грозит нам сверху, с божественных тронов, он ответит, что господин глава тайной службы слишком долго общался с еретиками, которое тысячелетие грезящими концом света.

Некоторые сны иногда воплощаются в жизнь. Некоторые иногда воплощают свои сны в жизнь. В роду герцогов Скорингов это, видимо, семейное. Вот только казначею и его наследнику снились разные сны. Господин глава архивов, как же вам объяснить, что реформы и то, что вы назвали «изменением природы человека» — не цель, а только средство? Спасательное средство. Вы и слов-то таких не знаете, к сожалению. Как мы с вами увлекательно беседуем, господин Борстиг: вы мне вслух проговариваете то, что не стали бы ни одному человеку, потому что остальные сами все понимают без слов, по умолчанию; но я для вас промежуточная форма жизни, между «нелюдью» Скорингом и нормальными. А я не знаю, как с вами говорить по-настоящему, потому что уже несколько лет думаю на другом языке…

— У нас этот противник есть. Называется он… — сказать «нерациональное использование природных ресурсов» и посмотреть на ошпаренную архивную крысу анфас? — …голод и холод. Дары природы небесконечны, мягко говоря. У нас только нет господ, которые в это поверят. Господин Борстиг всасывает информацию. Господин Борстиг знает, сколько внимания в последнее время королевская тайная служба уделяет дарам природы. Господин Борстиг помнит, что предпоследний большой конфликт с Тамером произошел из-за торфяников. И обошелся обеим сторонам довольно дорого.

— И вы увидели шанс сделать по-своему, — говорит он.

— Это тоже, — Эйк кивнул. Глава архивов думает очень быстро. Быстро и четко. Проклятье казначею, заморочившему головы слишком многим людям, которые в этой медлительной стране на вес золота. — Есть множество причин, вынудивших нас поступать так, как мы поступили. И еще больше причин, не позволявших поступать так, как рассчитали вы.

— Об этих причинах, в отличие от голода и холода, вы говорить не можете, — архивист открыл глаза, ничего хорошего в этих глазах не было.

— Я — не могу. — Взгляд на взгляд. Вы же все понимаете, господин Борстиг. Мы с вами уже давно перешли пределы допустимого, потом — пределы разумного, но последнюю границу я не перейду. Так что о других причинах вы сможете услышать только в кабинете герцога-регента. Если моя рекомендация после подобного подарка будет хоть что-то значить… — Я. При всем желании…

— Хорошо, — кивает Борстиг. — Решайте сами. Вы правы, я рискнул столицей, счел это меньшим злом. И теперь готов отправиться к своему сеньору, который имеет всякое право казнить его за предательство. Что ж, пусть сеньор и решает, чей расчет простителен, а чей — нет. Это — после и не здесь. Если сеньору не достанет милосердия, то заблудший вассал будет наказан наихудшим образом: узнает правду.

И сам попробует жонглировать охапкой горящих факелов… бедный господин Борстиг.

— Значит, ближе к вечеру мы с вами поедем во дворец. С докладом, — вы хотели ехать во дворец с докладом, вы туда и поедете, а куда бы вы с сержантом дели труп главного цензора — неважно, поскольку главный цензор пока еще не труп, а на нет и суда нет. — Пока вы можете обдумать вопросы или оказать посильную помощь господину начальнику внутренней охраны. И… — нет уж, без маленькой мести ты отсюда не уйдешь, — позвольте дать вам один совет. Если вы не хотите с первого взгляда понравиться герцогу-регенту, не усердствуйте в рассуждениях об его нечеловеческой природе и прочих кошмарных свойствах. Пока что не буду вас задерживать, у вас много работы. Начальник архива встал — будто не сидел все это время неподвижно. Поклонился. И уже от двери спросил:

— Почему вы ни разу не возразили, когда я называл регента вашим сеньором?

— Потому что, — Эйк помедлил, подбирая точные слова, потом покосился на бумажный самолетик и сказал чистую правду, — мне приятно это слышать.

Остается еще секретарь.

— Зайдите ко мне! — позвал Эйк через полуоткрытую дверь. На секретаря смотреть было противно — на улитку наступили, сапогом, а додавить не удосужились. Еще бы, к нему наверняка уже четырежды заглянули, поведав в деталях и красках о том, что творится в здании. Он бы рад удрать в дверь, но там стоит человек Толди, рад бы сигануть в окно, но смелости не хватает: четвертый этаж.

— Сударь Фаон, не желаете ли вы что-либо сказать? Нет-нет, я не предлагаю вам назвать имена тех, кто втянул вас в свои игры. Я знаю, что вас не придется допрашивать с пристрастием, вы уже готовы их продать, — недодавленная улитка втянула появившиеся было помятые рожки. — Но все это я вполне способен узнать сам. Так что же, будете молчать? Из пяти предложенных открытых листов Эстьен взял только четыре. Господин начальник королевской тайной службы придвинул последний и с удовольствием вывел на нем: «Все, что сделал податель сего, он сделал с одобрения и соизволения Его Величества короля Собраны Араона III». Дата. Печать и подпись уже стоят.

— Идите, сударь Фаон, вы свободны. Разве вы не поняли? Вы совершенно свободны и можете не бояться. Пришлось подняться из-за стола, всунуть грамоту в руки секретаря и, любезно похлопывая по плечу — улитка вздрагивала, словно каждый шлепок вгонял осколки раковины в белую слизь тельца, — проводить того до выхода из приемной.