Джудит Тарр - Аламут

Голос молчал.

Айдан вскинул мокрую от дождя голову.

— Мой путь избран. Моя мать избрала его в тот день, когда принесла нас в Каэр Гвент и сказала нашему отцу, что мы — его.

Молчание; молчание, в котором был упрек.

Айдан вернулся в пещеру, которая была украшена пышнее, чем парадные залы многих лордов на Западе, и обнаружил, что ничего не изменилось. Во сне Марджана была похожа на ребенка. Он хотел наклониться и поцеловать ее. Он хотел ее, ясно и просто.

Он собрал всю свою волю. Это отняло больше сил, чем он ожидал; почти больше, чем у него было.

Сайида не обратила на него внимания, только попеняла ему за то, что он оставлял на ковре мокрые следы. Хасан спал.

Довольно следов и прощаний. Он вспомнил магическое умение Марджаны, которому она научила его наконец, как будто хотела, чтобы он знал его и сделал то, что должен был сделать сейчас. Сосредоточение сознание; сосредоточение силы, не поддающийся описанию внутренний поворот и изгиб. Айдан помедлил на самом краю этого, и не от испуга. Никто не пошевелился. Никто не позвал его обратно. Он позволил себе уйти.

Пока Марджана преследовала своего франка и после того, как она поймала его, У Сайиды было время подумать. Видеть их было до странного больно: танец движений навстречу и прочь; искры от встреч, словно вспышки от соударения стали. Казалось, они едва понимали, как их тела тянутся друг к другу — даже Марджана, которая знала, что хочет его, но избегала любых возможностей очаровать его со смертельной наивностью ребенка. Когда они были вместе, даже ругаясь, как это чаще всего было, что-то в том, как они стояли, сидели или двигались, было подобно звукам лютни, предшествующим песне.

Сайида испытывала такое с Маймуном. Не так, как эти двое, пламя и страсть, но более спокойным, обычным путем сближаясь друг с другом.

Если бы только Маймун мог усвоить хоть немного здравого смысла. Мужчина, который держит свою жену в клетке, может клясть только себя, если она пытается улететь.

— Женщина всегда должна быть покорной, — сказала она Хасану, когда Марджана с Айданом унеслись прочь, чтобы встретиться с Горным Старцем. Сайида не хотела успокаивать себя шутками, издеваясь над ними, и потому издевалась сама над собой. — Женщина должна быть смиренной. Женщина никогда не должна противиться воле мужчины, которого Аллах поставил над нею.

Она готовила хлеб, замешивая тесто на камне в кухне. Она сжала губы и яростно кидалась на тесто, пока ее руки не закричали протестующе.

— Никогда, — сказала она, — разве что она будет хитрой и одурачит его, и будет играть им как захочет. Как бывает почти всегда. Пока ее не поймают на этом. Как поймали меня. — С каждой паузой она набрасывалась на покорное тесто, вбивая в него мягкость.

Она взглянула на свои густо обсыпанные мукой кулачки. Слезы навернулись ей на глаза; смех заклокотал в горле.

— Ох, Хасан! Я скучаю по твоему отцу!

Марджана вернулась назад полумертвая, на руках у Айдана. Он, кажется, не был обеспокоен; Сайида предполагала, что он должен знать, будучи тем, кто он есть. Он был мужчиной, когда доходило до этого: очень большим и очень себялюбивым ребенком, который, свалив свою ношу на колени Сайиды, ушел и покинул ее на этом. Сайида полагала, что он обиделся. Мужчины терпеть не могут, когда женщины не замечают их ради других женщин.

Она покачала головой и вздохнула. то, что шевелилось в ее душе, не было гневом: просто привычное раздражение. Таковы уж были мужчины. Таков был Маймун.

Примет ли он ее обратно?

Она застыла. Она не может вернуться. Он ударил ее; он назвал ее лгуньей. Она не могла простить его.

Не могла или не хотела?

Ну вот. Если бы она вернулась, если бы она послушалась рассудка и перестала обременять подругу — принял бы он ее.

Он должен был принять. Она не могла позволить ему поступить иначе.

Марджана проснулась нескоро. Задолго до того, как она проснулась, Сайида знала, что франк исчез. Он всегда возвращался к вечерней трапезе и всегда спал в зале. Сегодня его не было.

Он нашел выход из темницы. Она едва ли могла проклинать его за это. Или за то, что он покинул Марджану. Вот так-то было превращать любовь в торговую сделку.

И все же ей было жаль. Она думала о нем лучше.

Она была готова, когда Марджана проснется, выдержать бурю. Когда буря не разразилась немедленно, Сайида почувствовала себя неизмеримо уютнее.

— Когда он ушел? — спросила Марджана совершенно спокойно.

— Прошлой ночью, — ответила Сайида. — Вскоре после того, как принес тебя.

Марджана закрыла глаза. Ее лицо не выражало ничего. Какой-то миг казалось, что ее вообще нет.

Глаза ее открылись. Она улыбалась.

— Так он сделал, — промолвила она. И более медленно, почти нежно: — Так он сделал.

— Марджана, — встревожилась Сайида. — Не делай ничего, о чем будешь жалеть.

— Я уже сделала. — Марджана села, хмурясь. — Я вообще не завоевала его. Я его купила.

— Ты ведь не собираешься притащить его обратно?

— Нет, — ответила Марджана. — Нет, я не собираюсь притащить его обратно. Он дал мне то, за что я заплатила. Так, как он видит это. Я могла бы не согласиться.

Сайида изумилась силе одной ночи любви, превратившей Марджану в спокойную уступчивую женщину.

Марджана засмеялась, звонко и яростно.

— Ты так думаешь? И в конце концов я стану настоящей самкой?

— Ты хочешь этого?

— Я не знаю. — Марджана постояла, несколько секунд ей понадобилось, чтобы успокоиться, а потом она медленно обошла зал. Тут и там попадались следы Айдана: подушка, которую он любил, в углу, где он часто сидел; чашка, из которой он пил, рядом с бутылкой вина; халат, в котором он так хорошо выглядел, был брошен в изножье его постели. Лютня в своем коробе, теперь умолкнувшая, брошенная. Марджана не задержалась, едва взглянула на все это.

Она вернулась к Сайиде. Что-то лежало на диване, где она спала; когда сместилась тень, эта вещь блеснула на свету. Сайида из любопытства потянулась за нею. Это был нож, просто, но весьма изящно сделанный, с простой серебряной рукоятью.

— Он сделал его, — сказала Марджана. — Неплохо для подмастерья.

Она была немного слишком спокойна. Сайида позволила ей взять нож и увидела, как пальцы Марджаны стиснули его.

— Он оставил его для тебя.

— Какая глупость, — ответила Марджана. Она не сказала, кто именно был глуп. Клинок слегка порезал ее пальцы; она уставилась на тонкую алую линию, как будто никогда прежде не видела крови.

Потом она выпрямилась и повесила кинжал к себе на пояс.

— Ты не оставила мне хоть что-нибудь от завтрака?

Взгляд ее предупредил Сайиду о том, что продолжать не стоит. Сайида заставила себя кивнуть.

— Я принесу еду.

Марджана последовала за ней на кухню. Они поели там, пристроившись у очага, как служанки, поскольку никто из них не подумал расстелить скатерть в зале.