Ярослава Кузнецова - Тьма моего сердца

К тому времени, когда произошел этот разговор, мы с Эрао остались одни — на границе я отпустил людей Ворона восвояси. Мало того, что я вез Лавенжьего бастарда, я вез его к отцу, к преступнику, к изменнику под моей кровлей. Я хотел приехать в Снегири скрытно, минуя дороги, посты и таверны. Мы пробирались по лесам, иногда нанимая в деревнях проводников, иногда на свой страх и риск. Я не знал, что застану дома, не знал, выжил ли мой принц, не знал, ушла ли весть о принце высокому лорду Маренгу и верховному королю. Я знал только одно — Энери, если он жив, будет первым, кто увидит Анарена Эрао.

Человек предполагает, бог располагает.

Гать, ведущая по краю Чудских трясин, соединяла земли Раделей и Стессов. Тропа контрабандистов, разбойников и беглых каторжан. Таким, как я, тайные тропы не открывают. Тем более, в Хаволинке, где мы наняли проводника, о кастеляне Снегирей были наслышаны. Я мог бы сослаться на Дереков, но промолчал. Это, наверное, и было ошибкой. Понадеялся на деньги. А за денежки всегда найдется тот, кто пожелает и рыбку съесть, и на елку влезть.

Когда наш проводник плюхнулся плашмя в болотную жижу, Эрао мгновенно выхватил меч. Я успел крикнуть: "Беги вперед!" — и сейчас же нас накрыло комариной тучей маленьких, в палец длиной, стрел. Мальчишка не послушался. Он нырком развернулся, пропустил лошадь мимо, и вскочил в седло. Это могло бы сработать — меньше чем в паре фарлонгов впереди, среди ракиты и полумертвых елок, маячил лесистый взгорок — но из сухой осоки вспорхнула новая стайка стрел. Лошадь взвилась свечкой, мелькнули копыта, хлипкая гать с чавканьем вывернула веер ребер — и всадника вместе с конем снесло прямо в топь. Моя Голубка вздыбилась и заплясала, я повис на поводу. Среди убогих болотных елочек замелькали серые фигурки. Лошадь Эрао билась и визжала, рыжая слизь и комья травы летели во все стороны, сам парень возился в грязи, карабкаясь обратно на гать. Он потерял шапку — но не меч. "Голову закрой!" — орал я, повиснув у Голубки на носу. Чудские стрелки — полые фунтики из листьев, твердые от растительного лака, с ядовитым двухдюймовым жалом — застревали в одежде, в войлочной попоне, чиркали по металлу, одна больно клюнула меня в руку, которой я прикрывал глаза. Чудь не подходила близко, серые фигурки паучками сновали вдоль настила, забегая вперед, присаживаясь между кочек и гнилых коряг, пристраивая к губам тростниковые трубочки. "Вставай!" — надрывался я, — "Беги!"

Он подтянулся, выполз на гать. Поднялся, шатаясь, мокрый, грязный, сжимая бесполезный меч — я испугался, что он сейчас бросится в болото, за чудью. "Беги, ублюдок!" Эрао сунул меч в ножны и побежал, на ходу перетаскивая щит со спины на голову. Я, заслоняясь рукой, кое-как перевел испуганную лошадь через развороченный участок — и тоже побежал. Голубка всхрапывала, толкалась, мотала меня на поводу как куклу, сапоги то и дело соскальзывали с пляшущих жердей. Одно хорошо — по настилу мы бежали быстрее, чем чудь по болоту. Эти твари легко ходят почти по любой трясине — но бегают они неважно. Что по болоту, что по твердой земле.

Как только под ногами оказался травянистый склон, я вскочил в седло, поравнялся с мальчишкой и протянул руку. Он словно бы не заметил, на ходу вспрыгнул на лошадь позади меня. Мы поспешили отъехать подальше и повыше, через елки, в сухой сосняк. Слава Богу, взгорок оказался достаточно большой, а глубоко в лес чудь не заходила.