Николай Басов - Игра магий

— Ты же знаешь, Васоха, я мастер по заточке клинков, вот и рассчитались со мной как раз сегодня вечером.

— Да, да, девонька… Вот бы и нашла такую работу, где так щедро платят, бросила бы свое баловство с питием, ведь мужицкий это грех, не твой, и зажили бы мы с тобой — душа в душу.

Вот тогда-то и загремели удары в дверь, да такие, что ее чуть с петель не снесло. Тетка засуетилась, очень давно, должно быть, не слыхала такого стука в свои двери. А Нашка с тоской подумала, что опять ей оставаться голодной.

Но побежала не на кухню, а к себе, где и подхватила дубинку Маршона, да так, будто та могла и напоить ее, и накормить, и согреть, и даже друзей верных ей как-то доставить… Хотя, когда уже сходила по лестнице, разглядывая эту избитую, окованную светлой бронзой палку, понимала, что ничего этого даже такое вот оружие, конечно, не может, ведь что бы о ней, о дубинке, ни думать, а все же это — не магический посох, с которым, сказывали, волшебники не расстаются даже во сне.

Конечно, это оказались стражники, их было немало, душ пять, да еще пара осталась сторожить на улице. Нашка подумала и решила — все же не пара, а больше, потому что кого-то они должны были послать с другой, тыльной стороны дома, им туда попасть было мудрено, нужно было по-тихому поднять кого-нибудь из соседей, проскочить назад и перебраться через относительно невысокую стенку на задний двор Васохи… Почти наверняка они так и сделали, они на это были мастаки, Нашка наслушалась об этих трюках в трактире среди не очень-то добропорядочных жителей города.

— Стой где стоишь, освобожденная гладиаторша, — приказал тот из стражей, кто у них распоряжался. Да вот Нашка его слушать особо не намеревалась.

— А чего кричать, господин хороший? — спросила Нашка елейно, внешне мирно и даже задумчиво.

— Молчать, — рявкнул старший. — И обращайся ко мне словами — господин офицер, понятно, дикая?

— Она вооружена, сержант, — негромко предупредил один из стражников своего старшего. Он оказался никакой не офицер, наверное, лишь спал и видел себя чином, да только до шарфа ему было — как до небес.

— Вижу, — негромко отозвался сержант, рябой здоровенный гоблин, который к тому же пробовал отпустить себе бороду, как у карликов, вот только она вышла у него ощипанной и редкой, отвратительной до такой степени, что Нашка бы рассмеялась, если бы все не было так серьезно. — Ты своей палкой, дикарка, не очень-то размахивай, мои ребята тебя все равно возьмут.

— А я и не собираюсь, — вздохнула Нашка, понимая, что пока — лучше сдаться. — Я не знала, что доблестная стража так к нам-то стучит, вот и подумала…

— Давай сюда палку свою, — приказал сержант и даже протянул руку.

Нашка осторожненько спустилась по оставшимся ступеням, потому что недлинные алебарды стражников были нацелены ей в грудь, и лишь немного не хватало ко всем прочим неприятностям, чтобы ее какой-нибудь молокосос попробовал проткнуть. Впрочем, она оценивала и такую возможность. От одного удара она бы, конечно, увернулась, но пробиться через эту толпу вооруженных дураков, кажется, в любом случае не сумела бы.

Она подошла к сержанту и вложила в его широкую длань свое оружие. Тут же кто-то прихватил ее за плечи, кто-то еще толкнул к стене, и с другой стороны уперли, раздавили, сжимая до боли, и еще кто-то, более пронырливый, чем прочие, стал ее обыскивать, вернее, попробовал… Потому что одного очень уж нескромного его движения Нашка не вытерпела и саданула ногой, назад, да так славно у нее получилось, что хруст раздался…

А дальше она не помнила, потому что отходили ее стражи — изрядно. Когда она пришла в себя, вокруг было темно, только откуда-то издали пробивался слабый свет, отражаясь от влажных и грубых стен, наверное, с той стороны были коридоры. Оттуда же очень скоро раздался и чей-то крик, не сказать, что вызванный болью, скорее — привычный, будто кто-то, озверев от одиночества и уже не пытаясь дозваться людей, впал в тоскливое безумие. Она прислушалась, точно, неизвестный на кого-то ругался противным, грубым, но и неуверенным голосом.

Нашка попробовала подняться с кучи на редкость вонючей соломы, поскользнулась, упала, да так неудачно, что расшибла себе лоб и скулу с правой стороны. Оказалось, что рука у нее почти не работает, видимо, защищалась, даже теряя сознание, и все удары по ней пришлись… Нашка зашипела от боли, но больше — от огорчения, и попробовала сесть. Это вышло лучше, она оперлась спиной о стену, которая впилась ей в живую кожу, тут-то и выяснилось, что стражники порвали ей единственную хорошую рубаху, из настоящего местного полотна, в которой она чувствовала себя лучше всего.

Отдышалась, левой рукой проверилась — ни ножа на поясе, ни кинжала в заднем кармашке не было. В сапогах не было метательного ножа, а ведь она хорошо помнила, что один из двух должен был остаться… Значит, ее прихватили — по полной. Жаль.

Глаза привыкли к мраку, по крайней мере странные, почти цветные и светлые круги перед ними уже не плавали. Нашка была заперта за решеткой, отделяющей нишу в стене от коридора. Прутья из кованого железа, ржавые, грязные и мокрые, как, похоже, все тут. Тогда она подышала немного, чтобы окончательно прийти в себя, и заголосила:

— Э-эй, господа стражники! Кто-нибудь, отзовитесь, что ли, Нечистый вас побери к себе всех и каждого по отдельности…

Где-то очень недалеко, вот только не понять — с левой стороны коридора или с правой, что-то со стуком упало, зазвенела кружка, потом перед Нашкой неожиданно появился унылый, похожий на некрупного борова ролл в кожаном фартуке, заляпанном кровью. Он принес миску воды.

— Выпей, дикая, — предложил он, протягивая миску через прутья. — Полегчает.

Она выпила, вода пахла плесенью, да и миска, кажется, забыла, когда ее толком-то пробовали вымыть.

— И что теперь? — спросила она ролла.

— Миску-то отдай, не одна ты туточки, — убежденно в своем праве распоряжаться отозвался свиномордый, как обычно звали роллов, если хотели их задеть. Получив миску, он длинно, с присвистом вздохнул и продолжил: — Не одна ты, нужно тебе теперь ждать. Вот прибудет ктой с начальства, тогда почнут тебя спрашивать… А ты — отвечай на все, что спросят, иначе ко мне попадешь, а тоды уж — все расскажешь, даже чего и не было.

— Ты палач, что ли? — удивилась Нашка. Удивилась тому, что вот сразу не поняла отвратительной работы и роли этого самого ролла. — Точнее, пытатель?

— А то, — снова вздохнул местный, — но названье мое значица как дознаватель, и ты впредь того не забывай, дикая, я — не злой, но бывает, что и серчать починаю, поняла?

И он ушел, шаркая когда-то сломанной ногой.

То, что он подошел к Нашке прихрамывая, а она и не заметила, было нехорошо, до такой степени терять внимание не следовало, опасно было чрезмерно распускаться.