Вера Семенова - Чаша и Крест

— Скил, — Женевьева опускает глаза, и ее радость медленно гаснет. — Я не могу без него.

— Иногда мне кажется, будто женщины — это какой-то другой народ, — Скильвинг опирается рукой о спинку кресла и тяжело опускается в него. — Они как бабочки-однодневки, летят к пламени, которое горит ярче. И даже если они догадываются, что обязательно сгорят, то их это не останавливает ни на минуту. Почему так? Сначала я думал, будто ты все-таки другая. Но теперь вижу, что ошибался. Ты такая же бабочка с обгоревшими крыльями. Только в этот раз ты не ускользнешь от огня. Ты упадешь в него и сгинешь безвозвратно.

— Какая разница, где мотыльку умереть — в пламени или засохнуть на ветке? Я предпочту огонь.

— Ты просто не знаешь, что это такое. — Скильвинг встает, но смотрит уже не на нее, а через распахнутую дверь балкона на море, по которому бегут аккуратные гребешки волн. — Дай тебе небо не утянуть с собой в огонь еще пару-тройку таких же мотыльков. Твоя дорога открыта, Женевьева де Ламорак. Если в твоей девичьей памяти задержалось хоть что-то, чему я учил тебя — пусть эти знания тебе пригодятся.

Пригодятся?

Женевьева вскочила на ноги. Снаружи раздался дружный топот, заржало не менее четырех лошадей. В щели между досками она отчетливо увидела переступающие лошадиные ноги и грубый ботфорт. Она развернулась к двери, но даже не стала укреплять ее, запертую на один хилый засов. Она пока не могла собрать разбежавшиеся мысли и найти уроки Скильвинга, которые ей пригодятся. Но она отчетливо поняла, что Ланграля ей сегодня не увидеть.

Шпага, впрочем, всегда была при ней. Она подбирала их по сходству с Гэрдой — обязательно длинная, и обязательно красиво украшенная рукоять.

— Ну давайте, — пробормотала Женевьева, подбадривая скорее себя, чем подъехавших гвардейцев.

Дверь упала довольно быстро, и в образовавшийся проем вместе с хлынувшим сероватым сиянием дня вошел Шависс. Женевьева невольно поморщилась, настолько ей хотелось, чтобы он исчез куда-нибудь, не искажая ее картину мира.

— Сердечно рад приветствовать вас, графиня де Ламорак, и счастлив видеть вас в добром здравии.

— Это чтобы вы могли снова выстрелить в меня? Разумеется, в здорового человека гораздо интереснее стрелять — он мучается намного дольше.

— Вы прекрасно знаете, — Шависс помрачнел, — что я стрелял не в вас.

— Вы бесстыдно лгали мне, лейтенант, когда говорили о своей любви. Иначе бы вы знали, что человек, которого любишь и ты сам, — единая плоть.

— Да чтоб вы все…

Шависс остановился, поняв, что несколько отвлекся, только когда произнес около пятнадцати различных приятных пожеланий Лангралю, Женевьеве и всему человечеству заодно.

— Господин лейтенант гвардейцев, — Женевьева поднялась. — Своим сквернословием вы меня утомляете. Если вам неугодно перейти к решительным действиям — проваливайте. Если угодно — я к вашим услугам. Только избавьте меня побыстрее от вашего присутствия.

— Мое присутствие вас не устраивает, госпожа де Ламорак? Вы, несомненно, предпочли бы присутствие другого, более приятного для вас кавалера? Но в таком случае можете отправляться на тот свет. Как там полагается в легендах — брать железный посох, надевать железные башмаки и идти, пока не сотрутся?

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу не сказать, а показать. Вот все, что осталось от вашего Ланграля. Держите.

Она хорошо знала это кольцо, она даже помнила, на каком пальце Бенджамен его носил — на среднем, на левой руке. Это был перстень с темно-синим камнем, видимо, очень старый, судя по потускневшей оправе. Ланграль вряд ли подарил его кому-нибудь или продал. Женевьева посмотрела в глаза Шависсу — тот слегка сочувственно и вместе с тем полупрезрительно покивал головой. И именно потому, что он не особенно рисовался, а сообщил об этом как о давно свершившемся и не слишком интересном факте, деревянные стены вдруг закружились у Женевьевы перед глазами.

Ненавистный голос Шависса спросил в тумане:

— Отдайте вашу шпагу, графиня, и следуйте за нами.

— Вы его убили?

— Он сопротивлялся аресту, — пожал плечами Шависс. — Поэтому не советую вам поступать также.

Женевьева разлепила губы. Стены вроде перестали качаться, но ее охватила странная апатия, так что даже если бы она захотела сопротивляться, она просто не могла бы поднять руку со шпагой. Она вяло посмотрела на свой палец, но серого незаметного кольца там больше не было, видимо, Скильвинг снял его, пока она лежала без сознания. Она даже не смогла на него за это рассердиться, настолько безразлично ей показалось все, что происходит вокруг — столпившиеся гвардейцы с одинаковыми лицами, расплывающаяся перед глазами физиономия Шависса, на которой ее взгляд выхватывал только особенно тщательно расчесанные и подкрученные усы и нагловатую ухмылку. Слегка заторможенным движением она бросила шпагу на пол и наступила на нее каблуком.

— Рад, что вы вняли голосу благоразумия, графиня. Хотя признаться, удивлен не меньше.

— Мне все равно, — хрипло сказала Женевьева.

Они вышли из треснувших дверей, перед которыми стояла наготове тюремная карета. Шависс закрыл за Женевьевой дверь и задернул занавески.

— В Фэнг, господин лейтенант? — спросил один из гвардейцев, вдевая ногу в стремя.

— Нет, — задумчиво сказал Шависс, вертя в руках обломки шпаги Женевьевы. — В Ша-Лейн. Я потом сам за ней приеду.

— А вы разве не едете с нами?

— Сначала у меня есть дело в Круахане, — уклончиво ответил Шависс. Но желание поднять свой авторитет в очередной раз взяло верх, и он прибавил: — Меня ждет его светлость первый министр.

Женевьева, впрочем, этого не слышала. Надежно укрытая опущенной каретной шторкой от внешнего мира, она уткнулась в колени и глухо зарыдала без слез.

Бабочка как-то слишком быстро прилетела на огонь.

Шависс остановился в дверях кабинета и изящно повел шляпой по воздуху, изобразив самый что ни на есть светский поклон. Морган, сидящий за столом и угрюмо смотрящий уже десять минут подряд на одну и ту же бумагу, поднял на него глаза, кисло сморщился и махнул рукой.

— Не изображайте из себя высокородного, Шависс. Пока еще титула вы не заслужили.

— Это только пока, монсеньор. По крайней мере, половина нашего с вами плана выполнена.

— Нашего с вами? Не зарывайтесь, Шависс.

Морган раздраженно отшвырнул бумагу и положил руки на стол, внимательно разглядывая ногти. Облокотившийся о спинку кресла первого министра и заглядывающий ему через плечо Лоциус томно воздел глаза к небу.

Морган был явно в дурном настроении. Кожа на его лбу собралась в глубокие складки, а глаза сдвинулись к переносице, что происходило в основном в часы наиболее нелегких размышлений. Зато сладко улыбающийся Лоциус олицетворял собой полную безмятежность. Его лицо даже меньше подергивалось, чем обычно.