Вера Семенова - Чаша и Крест

— Я вообще ничем не занимаюсь, кроме летописей Ордена, — услышал я свой неожиданно сварливый голос. — Именно в этот момент я записываю очередной факт. Хотите послушать?

В основном я обращался к Рандалин.

— Я польщена оказанной честью.

— Двадцать пятого июня сего года бывший командор Круахана, именуемый Гвендором….

Жерар расширил глаза и невольно сделал шаг вперед.

— … был арестован по приговору пяти командорств и отправлен в Эмайну для предания скорейшему суду. Судьба командорства в Круахане будет решаться отдельно. Приговор, выдвинутый магистратом, гласил — предательство интересов Ордена и тесное взаимодействие с его врагами.

Жерар неожиданно издал глухой звук и метнулся в сторону Рандалин. Судя по вытянутым вперед рукам, он пытался вцепиться ей в горло. Но она довольно ловко уклонилась вбок и точным движением стукнула его по лодыжке, заставив свалиться на пол.

— Сука! — захрипел Жерар, хватаясь за ногу. — Это из-за тебя… ты….!

Он вообще употребил несколько таких выражений, которые я не посмел бы перенести на бумагу просто потому, что не люблю издеваться над белыми листами, которые ни в чем не повинны. И несмотря на то, что я во многом был согласен, что все произошло из-за Рандалин, у меня в мозгу подобное определение с ней не вязалось.

Воспользовавшись моим молчанием и нашим общим замешательством, она подошла к секретеру и оперлась на него.

— Гвендора арестовали? — спросила она с непонятной интонацией.

— Я должен еще раз повторить?

— И вы позволили это сделать? — она смотрела на меня, приподняв брови. — И он сам просто так сдался на милость вашего драгоценного магистрата?

— А как поступают чашники, когда их обвиняют в измене интересам ордена?

Рандалин слегка нахмурилась.

— У нас лишают ранга и объявляют вне закона.

— Потому что у вас Орден не несет ответственности за каждого.

— Ну что же, — Рандалин уперла руку в бедро, язвительно усмехаясь. — Тогда вам нечего беспокоиться за своего командора. Он в надежных руках тех, кто исполнен ответственности за его судьбу.

— Считаешь себя очень остроумной, да? — прохрипел Жерар, садясь на полу и стискивая руками лодыжку.

— Следую примеру тех, кто имеет обыкновение подглядывать за спящими женщинами.

— Больно ты мне сдалась! Если бы не Гвендор… И что он только в тебе нашел. Из-за какой-то…

Я предостерегающе приподнялся.

— Нечего на меня пялиться! — продолжал Жерар, растирая ногу и кривя губы. Если бы он был способен заплакать, то слезы уже давно катились бы по его лицу, а так оно просто исказилось до неузнаваемости — брови изогнулись, а уголки губ растянулись, словно в улыбке. — Вот почитай, что там Торстейн сжимает в руках. Может, хоть тогда тебя проймет.

Я испуганно перевел глаза на листы, которые действительно все еще не выпускал из рук.

Рандалин мягко потянула за кончик бумаги.

Я прекрасно знал, что там написано, но невольно опустил глаза, чтобы не видеть ее выражения лица.

Она проходит, не оглянувшись.

Безответная любовь.

Какое счастье.

В каждом взмахе ресниц новый мир.

Почему же так больно,

Когда она смотрит?

— Что это такое? — спросила она, на мгновение поднимая глаза.

— Видимо, стихи, — сказал я честно.

— Стихи? — отозвалась она недоверчиво. — Я никогда таких не читала.

— Я тоже.

Огонь разгорается под ретортой.

Но золото в тигле тусклее,

Чем ее волосы.

Пусть ее сны всегда будут спокойны

Так, как сейчас в моем доме.

Хоть без меня.

Рандалин медленно опустила бумаги, переводя взгляд с моего лица на Бэрда, потом на сидящего на полу Жерара и обратно. Трудно было что-либо понять на этом накрашенном лице, неожиданно напомнившем мне лицо валленского актера Люка — казалось, что краска выступила на нем особенно сильно.

— Вы ждете, что я начну биться головой об стену и выкрикивать слова раскаяния? — уголок ее губ слегка дернулся.

— Сомнительно, — я покачал головой.

— А что вы ждете от меня, Жерар? — она неожиданно наклонилась вперед.

— Чтобы ты побыстрее унесла отсюда ноги, — прошипел тот, садясь на корточки.

— Хорошо, — Рандалин тряхнула головой, оглядываясь вокруг с веселым отчаянием. Похожее выражение я видел на ее лице в игорной комнате, когда она бросала свой первый вызов судьбе. — Только я собираюсь уносить ноги в определенном направлении. Мне кажется, что я буду особенно полезна на Эмайне. Если хотите — можете отправиться со мной.

— А вы представляете, что ждет там чашников?

— Но вы же там все знаете. И поможете мне.

— Поможете в чем?

— Я где-то слышала такую фразу, Торстейн — нет такой тюрьмы, из которой бы не было выхода.

— Вы с ума сошли, Рандалин, — сказал я, поднимаясь. — По-моему, вы слишком самонадеянны.

— В любом случае у меня всегда остается последняя надежда.

— И какая же?

Теперь все мы смотрели на нее, не отрываясь, пожирая глазам ее лицо.

— Я знаю несколько тайных слов, которые могу шепнуть вашему Великому Магистру.

Жерар неожиданно хрипло рассмеялся, поднимаясь с пола.

— Пока она собирается выполнить свое обещание, я отдам за нее душу. Но если она попробует свернуть в сторону, я придушу ее своими руками.

— Прекрати называть меня в третьем лице, — сказала Рандалин, морщась. — На все это время меня зовут Рэнди. Запомните это все.

— Рэнди, — Жерар фыркнул, но неожиданно серьезно совершил орденский поклон по всей форме.

— Рэнди, — я надеялся, что мой голос не дрогнет, но напрасно.

И когда мы выезжаем? — Жерар смотрел на нее со смутной надеждой, почти так же, как смотрел на Гвендора, планирующего продвижение войск по ущелью.

Рандалин медленно сложила листы, которые все еще держала в руках. Я без особой уверенности протянул за ними руку, будучи убежденным, что она сложит их в несколько раз и засунет за обшлаг рукава.

— Немедленно, — сказала она и повернулась спиной.

Возразить на это можно было все, что угодно. Но никто из нас не собирался это делать.

Валленская дорога. 2028 год

Женевьева проснулась от того, что луна светила в незанавешенное окно настолько ярко, что напоминала солнце. А может, она и не спала, а только на секунду прикрыла глаза, вытянувшись на узкой придвинутой к стене кровати. Кровать была единственной на чердаке со скошенными перекрытиями, где они ночевали все вчетвером. По мере удаления от столицы признаков комфорта становилось все меньше, тем более что они предпочитали двигаться параллельно основному тракту — и теперь только Женевьева могла рассчитывать на смутную привилегию в виде кровати, а остальные разместились как могли — на полу или сдвинутых креслах.

Даже не поднимая до конца ресницы, она прекрасно могла разглядеть Ланграля, безмятежно спящего в кресле, откинув голову. Рука его свешивалась с подлокотника, и Женевьева сколько угодно могла любоваться на длинные тонкие пальцы безупречной формы. Но она боялась приподняться на локте и смотреть слишком долго — вдруг он не спит, а только притворяется, и прекрасно видит, как она наблюдает за ним? Тем более что спать под аккомпанемент храпа Берси, оглашающего весь чердак, действительно было непросто.