Вера Семенова - Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания

— Ты уже добываешь славу в боях, конунг? Поздравляю, ты нашел себе достойного противника со связанными руками, — Гвендолен безуспешно попыталась подняться, но для этого надо было для начала опереться на здоровый локоть, которого не было. — Надеешься вернуть утраченную честь? Она возрастет до небес после такого сражения.

Данстейн уже отвернулся. В его глазах сохранялось выражение ледяного удивления, с которым он назвал ее животным. Он разлепил губы, чуть помолчал, но потом бросил скорее для застывшей вокруг свиты:

— Это существо не может задеть моей чести. Как не может лошадь или собака.

— Если мои слова не умалили твоей славы, зачем же ты ударил меня?

— Я сам могу решать, когда бить принадлежащих мне животных.

На застывшем лице Данстейна не дрогнул ни один мускул, и Гвендолен на мгновение подумала, что все бесполезно. Но ей было нечего терять. И потом, все-таки он ей ответил, пусть пока не глядя в ее сторону.

— Это тебе тоже не добавит чести, конунг. Твой дед Торгард не велел убивать коня, с которого упал в бою и навсегда остался без руки, раздробленной копытом. А что расскажут о тебе в балладах?

Обычно крылатые понимали людей гораздо лучше, чем сами люди, безошибочно предсказывали их мысли и намерения, только пользовались этим умением довольно редко, поскольку сторонились людей и не любили соприкасаться с ними, даже чтобы ими манипулировать. Но у Гвендолен не было выбора. Со своего места на полу она ясно видела стоящие на столе огромные песочные часы. Утро безжалостно двигалось к своему концу. Она в Круахане, но к дому Фредерика Гнелля не приблизилась ни на шаг. И завтра вечером приедет Ноккур, везущий приговор Баллантайну, а значит, и ей тоже. Поэтому единственная надежда была в этом мальчике, которого она законно ненавидела за то, что он делал с ее народом и собирался сделать с ней, и вместе с тем в нем на данный момент сосредоточилась вся ее жизнь. Она должна была понять его душу — жестокую, знавшую много крови, пропитанную понятиями о чести и вечной славе, наполненную верностью тем, кто приносил ему клятвы, презиравшую слабость и смерть, но преклонявшуюся перед любой силой — оружия или воли.

Тут не выдержал и вмешался Снэколль, давно уже крутивший на пальцах все перстни по очереди,

— Прости, мой конунг, мы действительно показали тебе порченый товар. Сейчас мы уберем ее с твоих глаз, а в Вандере отдадим в конюшню к Халлю Кнутобойце. Тогда она станет шелковой и будет молча носить тебя на своей спине, я обещаю.

— Да, конечно, — несколько рассеянно взмахнул рукой Данстейн. Он прошелся по комнате взад-вперед, опираясь на секиру. В сторону Гвендолен он по-прежнему не смотрел. Подхватившие ее с двух сторон слуги были готовы быстро уволочь невиданное строптивое животное от греха подальше, но Данстейн не давал им разрешения удалиться, и они переминались на месте, бросая на него осторожные взгляды и пожимая плечами в ответ на выразительные знаки Снэколля.

— А ну разбудите Улли, — бросил наконец король, совершив очередной круг по комнате. — Пусть расскажет, какие стихи сложил обо мне последнее время.

Гвендолен смогла наконец обвести взглядом комнату и заметила, что в ней достаточно много людей из свиты, большинство с волосами такого же соломенного оттенка, как у Данстейна, причем многие вели себя весьма свободно — кто-то чистил оружие, кто-то латал башмаки, поджав под себя ноги на длинной скамье у стены, а двое сидели, подперев щеки, перед куском дерева, расчерченным на цветные квадраты, на которых были расставлены какие-то резные фигурки.

На одной из скамей спал, запрокинув голову и свесив руки, человек, которого конунг назвал Улли и которого без большой охоты толкнули в бок. Нежелание его будить стало понятным, когда тот мгновенно схватился за лежащую под головой палицу и рубанул наотмашь, так что лезвие застряло в полу, и только потом с ревом поднялся на ноги.

— Кто посмел будить любимца богов? — прорычал он невнятно, слегка успокоившись и сообразив, что врагов вокруг не наблюдается. Гвендолен с легким удивлением поняла, что он единственный из всех пьян настолько, что твердо стоять на ногах ему весьма затруднительно. Улли крутил головой, чтобы проснуться, и вращал покрасневшими глазами с набухшими веками.

— Я посмел, — мрачно произнес Данстейн, наконец прекратив свою утомившую всех ходьбу и усевшись в высокое кресло у окна. — Если ты еще не до конца утопил мозги в ковше с брагой, повтори мне те строки, что сочинил позавчера вечером.

Кто-то сердобольный сунул в руку Улли кубок, из которого тот поспешно сделал пару больших глотков и сморщился.

— Как скажешь, конунг, — пробормотал он. — Но смотри, как бы тебе не утратить благосклонности Длинноволосого, если ты будешь так обращаться с бардами. Я вчера вcю ночь не спал, слагая поэму про тебя.

— Значит, наши запасы эля точно подошли к концу, — недовольно заметил Снэколль, складывая руки на животе.

— Да, я пью гораздо больше всех этих бездельников, — Улли гордо приосанился, — потому что мне это нужно для вдохновения. И на меня, заметь, брага почти не действует!

Тут он покачнулся и с трудом устоял на ногах.

— Давай начинай, — тем же мрачным голосом продолжил Данстейн, — а то я велю бросить тебя в море, как только мы в следующий раз окажемся на корабле. Может, морская вода на тебя тоже не действует?

Улли подбоченился, расставил ноги пошире и завыл, раскачиваясь с носка на пятку:

Бился отважно конунг

В буре кровавой стали…

… Нет, не так, сейчас.

Конунг храбро сражался

В шторме… эээ… шторме секир кровавом…

— Ну дальше, — поторопил Данстейн. Его глаза начинали медленно разгораться, как рассыпает искры лед под лучом солнца. Он сжал руки в кулаки и несколько раз стукнул по рукояти секиры. — Ну давай, что дальше!

— Смело боролся конунг… - уныло начал Улли и умолк, из его глотки вырывалось только сипение. Тогда из угла послышался ясный смех на время позабытой Гвендолен.

— Удивляюсь, насколько ничтожны барды при дворе Данстейна! Видимо, твои люди подбирают для тебя все самое никчемное, что находят на дороге?

— Заткнись, тварь! — выкрикнул Снэколль. Он сам выволок бы Гвендолен из зала, не дожидаясь разрешения Данстейна, но в то время, когда он направлялся к ней, Гвен неожиданно для всех произнесла:

— Быстро твои люди забыли славные законы, по которым полагается слагать стихи на севере. Если бы мне пришлось прославлять тебя, конунг, я бы сказала так:

Дрался бесстрашный Данстейн

Долго в шквале металла.

Доблесть на море дороже

Дней в богатых палатах.

Она говорила, четко произнося каждое слово и не отрывая взгляда от исказившегося лица Данстейна. По свите пронесся глухой шепот. Несколько человек побросали щиты и вскочили на ноги, будто надо было куда-то срочно бежать. Даже два задумчивых игрока оторвались от раскрашенной доски и уставились на Гвендолен с непонятным выражением.