Вера Семенова - Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания

— Наверху еще долго будет не до нового товара, — отмахнулся второй, нависая над Гвендолен и примериваясь, как половчее ухватить ее за волосы. — Там сейчас пойдет такое развлечение, что нас забудут сменить, вот увидишь.

— А я бы на твоем месте радовался, что наша смена не в главном зале, — пробормотал кто-то у Гвендолен за спиной. — А то забавы у старины Харри последнее время такие, что с души воротит, уж на что я ко всему привычный.

Гвендолен казалось, что ее внутренности скрутились в сплошной узел от ужаса, рвущегося изнутри, колотящегося о грудную клетку Она поднесла руки ко рту, забыв выпустить рукоять меча, и почувствовала. как по разбитой губе потекла кровь. Но в голове внезапно наступила полная ясность — словно она поднялась в воздух над пыльными горячими камнями дворцовой террасы. Это был физический страх, доходящий до тошноты, но не за себя — его слабые отголоски она уже чувствовала раньше, когда прикасалась к сломанным пальцам на руке Эбера. Она не могла нормально дышать, пока не знала, где он, что с ним делают теперь. Ужас распирал ее, выплескиваясь наружу, она прекрасно ощущала волну. катящуюся по телу, и поэтому особенно не удивилась, когда гвардейцы внезапно шарахнулись от сжавшейся на каменных плитах фигурки. Гвендолен с трудом терпела исходящую из нее силу страха и выворачивающей жалости, и когда что-то словно лопнуло в душе и понеслось наружу, стало чуть полегче.

В принципе она могла и не размахивать мечом, тем более что у нее это получалось не слишком умело. Гвардейцы пятились не от клинка, а от бьющей лучами силы, внешне незаметной, но почти сшибающей с ног. Это было очень похоже на ощущение, уже несколько раз и все время некстати приходившее к Гвендолен на эбрийском берегу — чувство острой жалости и понимания окружающего мира. Только гвардейцам было его тяжело выдержать с непривычки, поэтому патруль отступал и озирался.

— Как… мне попасть… наверх? — Гвендолен с трудом переводила дыхание, настолько трудно было пропускать через себя `эту новую силу. Тревога за Эбера никуда не исчезла, она была главным и единственным чувством, благодаря которому Гвен держалась на ногах. В остальном ей казалось, будто из нее хлещет волна жалости, тоски и сострадания ко всем дышащим существам на Внутреннем океане, будто она кожей чувствует их боль и несправедливость, творящуюся везде, и будто этой боли столько, что она не помещается в самой Гвендолен, а выплескивается наружу. Странное ощущение для девушки, держащей в руках обнаженный клинок и прилетевшей с ясными намерениями смахнуть с пути любую преграду — но Гвендолен с трудом его выносила. Она шаталась и наверняка упала бы, не будь у нее хотя бы какой-то опоры в виде меча, и окружающие виделись ей как сквозь дымку. Впрочем, гвардейцам приходилось не лучше. Двое сразу осели на каменные плиты, закатив глаза. Начальник караула, как человек несомненно более закаленный, попытался вновь наставить на нее алебарду. Гвендолен слабо отмахнулась мечом, не понимая до конца, что делает, но едва клинок соприкоснулся с алебардой, как гвардеец выронил ее, завыл и скорчился на полу.

— Мне… кто-нибудь скажет… где у вас лестница?

Не добившись ничего путного в ответ, Гвендолен повернулась и побрела вглубь террасы. Судя по тому, что с каждым шагом ее ощущения усиливались, она была на правильном пути — то есть двигалась туда, где большому числу людей весьма часто приходилось очень плохо. Ее качало, голова кружилась, и несколько раз она видела темные сырые ступени почти перед глазами, но потом вновь выпрямлялась.

В песне Улли отважный крылатый юноша не задумываясь рубился с толпами злобных врагов, охранявших лестницы и подступы к замку. Он одолевал каждый пролет, подскальзываясь на чужой и собственной крови. Гвендолен тоже пару раз упала, и несколько шагов даже проползла, прежде чем ей удалось подняться, навалившись на перила и срывая ногти. Более легкой добычи для охраны придумать было трудно — но гвардейцы были слишком заняты своими ощущениями. Никто никогда не узнает. как именно передавалась окружающим новая сила Гвендолен и что именно они испытывали, но впечатления были явно не из приятных. Хуже всего приходилось тем, кто пытался поднять на нее оружие и как-то соприкасался с ее мечом — видимо, сталь была особенно сильным проводником той силы, что сейчас исходила от ее тела. Если бы сейчас Гвен могла взлететь и посмотреть на все происходящее сверху, она бы искренне подивилась на открывающуюся перед глазами картину: рыжая сгорбившаяся фигурка в измятом и порванном камзоле ковыляет по лестнице, то и дело останавливаясь, пытаясь помочь себе судорожными движениями полуразвернутых крыльев, а от нее с воплями отскакивают подбегающие дюжие гвардейцы с секирами и кривыми мечами. Несколько караульных споткнулись и покатились вниз, звеня оружием, но Гвендолен даже не проводила их глазами, хотя их сдавленные крики отозвались в ней новой волной боли. Их ей тоже было жалко. Но оборачиваться она не могла, потому что все силы уходили на то, чтобы не сбиться со своего неясного курса.

Она брела наугад, мало что видя перед собой, но неуклонно приближаясь. Гвендолен знала, что должна идти быстрее, что должна бежать — но острое сопереживание и жалость трепали ее, как плащ под порывами ветра. Она преодолела половину изогнутой галереи — в ее конце двери были плотно закрыты, но сквозь них пробивался чуть дрожащий красноватый свет. Гвендолен двигалась на свет неверными шагами, еще немного — она бы вытянула руки перед собой. Она глотала кровь из разбитой губы и соленую воду, текущую по лицу. Дворец уже был весь наполнен гулом, воплями, бряцанием оружия, топотом многих, бегущих в разных направлениях, ног. Из-за поворота на полной скорости вылетел очередной патруль, надеясь перехватить Гвендолен прежде, чем она шагнет за порог зала. Но было уже поздно — она толкнула створки и ввалилась внутрь, хватая воздух ртом, собирая последние сиды, чтобы удержаться на ногах. Она ничего почти не видела вокруг, различая только контуры предметов, но прекрасно знала. что наконец дошла, и лишь это знание помогало ей держаться на ногах. И чуть ленивый, бархатный голос, мягко растягивающий слова, который прозвучал в полутьме, позволил ей не упасть, а упрямо побрести, шатаясь, до середины зала на его звук.

Голос произнес:

— Я сам приказал вам не слишком торопиться, чтобы продлить удовольствие, но всему есть мера. Куда запропастился мастер Слэнки? Я отправил его за инструментами полчаса назад. И добавьте, наконец, масла в светильники. Я хочу все видеть более отчетливо.

Гвендолен не могла знать, что мастером Слэнки звали самого искусного из палачей Хаэридиана, и что тот вовсе не отлынивал от работы, а спешил со всех ног, но уже имел несчастье столкнуться с Гвен на лестнице, ведущей к залу. Для него сила жалости к окружающим оказалась настолько непереносимой, что он поспешно лег на ступени и перестал шевелиться. Но в любом случае при словах обладателя бархатного голоса Гвендолен скрутило особенно сильно. Она согнулась, с трудом дыша, обхватив себя крыльями в невольной попытке хоть как-то защититься. Очередной комок, лопнув в груди, рванулся наружу как поток, сметающий ветхую плотину. В зале послышались нестройные крики, и Гвендолен зажмурилась, но потом разлепила веки — она уже успела немного привыкнуть, что после особенно яркого выброса своих ощущений наружу ей становится чуть легче и свободнее дышать.