Марина Дементьева - Мир, где меня ждут.

Демиан покачал головой, проклиная свое богатое воображение.

— Надеюсь, у меня всё получится… Если нет, Ворон выведет вас, куда нужно. — Марина, ничего не понимая, бросила взгляд на огромного черного зверя. Пусть и принято считать, что только разумные существа способны на это, умный конь также, как и люди, ощущал неприятное присутствие и нервно бил копытом.

— О чём вы, я не понимаю… — Ведьмак не дал ей договорить простым и волнующим способом, прикоснувшись губами к ее приоткрытым для недосказанного вопроса губам. В первую секунду девушка пораженно замерла, но уже через вздох искренне и горячо ответила на этот отчаянный порыв. Дрожащие от волнения и страсти ладони легли на широкие плечи, прошлись по спине, потом запутались в черных волосах, в безмолвном стремлении как можно дольше продлить этот сладкий миг. Не отпускать его никуда, избавиться наконец-то ото всей недосказанности, непреодолимой преградой вставшей между ними. Подарить всю себя, без остатка, душу и тело, и никогда не пожалеть о необдуманной жертве, никогда не усомниться в ее дороговизне. А уж что она получит взамен… Один ли год счастья, месяц, ночь… Один миг — и то отрада.

Демиан даже не ожидал, что поначалу такой робкий, безыскусный поцелуй Марины окажет на него подобное воздействие. Словно добрую бутыль 'Пламени Бездны' выпил залпом, больше не с чем было и сравнить то, что он сейчас испытывал — словно все мысли, какие были в голове, махом вылетели куда-то, оставив после себя звенящую пустоту, пьянящий восторг и бескрайную легкость полета и еще много всего, целый радужный калейдоскоп, и вовсе не поддающийся никакой классификации. Целовал он женщин куда более умелых, и более красивых, в тонкостях и мельчайших нюансах изучивших непростое искусство обольщения, знающих, как доставить наслаждение, уверенных, — и не без основания, — в своей неотразимости. Но никогда прежде, ни при каких обстоятельствах, не терял контроля над ситуацией, не отдавался во власть сиюминутного порыва. А теперь — с трудом пришел в себя, словно после помутнения рассудка или тяжелой затяжной болезни, и, хоть убей, отказывался вспомнить, когда они с Мариной успели оказаться на нагретой солнцем земле, причем с него будто порывом ветра сорвало куртку и рубаху, которые в творческом беспорядке валялись на примятой траве в нескольких ярдах от них, на девушке же отсутствовала теплая накидка (отчего-то сейчас свисающая с высокой ветки дерева), а шнуровка на платье была даже не распущена, а разорвана. 'Все уроки мастера Когана о самоконтроле к демонам'. Еще чуть-чуть, и напрочь забыл бы, с какой мыслью поцеловал любимую, будто в омут кинулся с головой. С тяжелым, ноющим чувством посмотрел в затуманенные глаза девушки, в последний раз приник к ее губам, не в силах остановиться. Прошептал:

— Вы всё поймете. После…

Синие глаза, всё еще подернутые влажной поволокой, словно тихая гладь озера, укрытая туманом, изумленно распахнулись. 'Я думал, что никогда в жизни не стану применять к ней магию, но сейчас явно не тот случай, чтобы следовать ранее принятым принципам. Если это — единственный способ спасти ее…'

Уже проваливаясь, как в пропасть, в мягкую глубину навеянного колдовского сна, Марина с кристально-ясной, пугающей ясностью поняла, что Демиан попрощался с ней. Навсегда. Хотела закричать, остановить его, попытаться всё исправить, но… Вокруг нее сомкнулась непроницаемая темнота. Ни запахов, ни звуков. Ни желаний… Ни страхов. Одно только безграничное спокойствие.

В затухающем взгляде Марины вспыхнуло страшное осознание. И погасло, уснув под густыми опустившимися ресницами. Сбившееся дыхание быстро выровнялось, хранительница погрузилась в глубокий сон. Теперь Давола попросту не заметит ее, не почувствует ее подспудных чувств, надежно упрятанных под завесой призванного им дурмана. А когда она придет в себя, спустя сутки, возможно даже чуть позже, древняя тварь (очень хочется на это надеяться, да что ему еще и остается, кроме надежды) окажется уже очень далеко отсюда. Получив свое, Давола отправится в поисках очередной жертвы.

Молодой человек ласково отвел спутанную прядь волос с ее лица, спокойного, умиротворенного: постепенно стерся трагический надлом бровей, да опустились уголки горько поджатых губ. 'Всё у тебя будет хорошо. Без меня станет лучше, вот увидишь. Я словно призван лишь вносить разлад, сеять противоречия, превращать в Хаос твою спокойную размеренную жизнь. И бесследно исчезнет вместе со мной проклятие безумной старухи. И навек останется лишь предсказанием, не прорвется в мир его злая воля, не причинит тебе вреда'.

Ведьмак устало прислонился к могучему стволу старого дерева, прикрыл глаза. 'Мне никогда не нравилось число двадцать пять. Как видно, не зря…' Ожидание пульсировало в висках. Тук-тук. Тук-тук. Медленно, не сбиваясь. Откуда такое неестественное спокойствие… Привык прощаться с жизнью. Риск давно потерял остроту новизны, а смерть, вследствие возмутительно частого заглядывания за Грань, уже не кажется чем-то неизведанным, а оттого страшным. Да попросту смирился с неизбежным. В очередной раз. А смерть лишь обвеет своим замораживающим дыханием и вновь соскользнет обратно за Грань, пообещав о скорой встрече. А сегодня, в этот теплый весенний денек, наблюдая вокруг расцветающую природу, еще ощущая свежую сладость поцелуя, умирать было совсем не страшно. Тем более зная, что этим спасет жизнь синеглазой хранительницы, которая сейчас безмятежно спала, согретая ласковыми солнечными лучами, как теплым пуховым одеялом. Или его объятиями.

Шершавая кора чуть холодила разгоряченную кожу, царапнула плечи от неловкого движения. Почти ничего не изменилось. Только смолкли птичьи голоса…

Демиан медленно распахнул глаза. Было любопытно, страх по-прежнему не спешил к нему. Показалось вдруг жгуче интересно заглянуть в лицо своему кошмару, узнать вообще — а какой он? Что настолько страшит его, боевого мага Демиана, ученика мастера Когана, какая жуть способна свести его с ума, остановить заходящееся в бешенном темпе сердце, обречь душу на вечные мучения — бесконечно переживать, уже после смерти тела, один и тот же повторяющийся кошмар, во сто крат преумноженный, самый потаенный страх? Ведьмак не знал. А теперь застыл, чувствуя, как беспокойно шевельнулся в груди маленький холодный комочек.

Знакомая уже до последних мелочей, до самого неприметного, намертво впившегося в жадную память сучка, погнутой травинки поляна изменилась до неузнаваемости. Казалось бы, только освещение стало другим — уже не солнце озаряло его 'последнее пристанище', - призрачно-зеленое, тусклое свечение, не имеющее определенного источника; так горят болотные огни, заманивая теряющего сознание от усталости и ядовитых испарений путника всё дальше и дальше в непроходимую трясину. Так мерцают гнилушки и неспешно перелетающие с места на место светляки на старом, давно позабытом и заброшенном кладбище, из места печального успокоения превратившегося в опаснейшую ловушку, испоганенную злом и скверной, где зазевавшегося странника запросто может ухватить высунувшаяся из-под поваленного надгробия культя в остатках истлевших лохмотьев. Могучие, полные соков жизни исполины превратились в зыбкие призраки деревьев, молодая листва обвисла обрывками саванов на костях покойников. Еще пару часов назад весело полыхавший костер теперь выглядел как разметанное кострище, последние искры которого погасли невесть сколько лет тому назад. Над ставшей вдруг топкой, жидкой землей ползли космы тумана, самые живые в том унылом, наводящем тоску и вызывающем смутную тревогу пейзаже, и то жизнь эта была недоброй, жадной, будто поддерживалась она за чужой счет. Так и хотелось убраться подальше с дороги этого клубящегося, словно пар над котлом с варящимся ядовитым зельем, марева, чтобы даже краешком не коснулось сапог и, тем более, коснулось обнаженной кожи холодными липкими пальцами, попало в легкие густой дурманящей отравой.