Таня Хайтманн - Оборотень

Некоторое время его слова словно висели в воздухе. Прежде чем Давид успел необдуманно ляпнуть что-нибудь, Натанель схватил его правой рукой за воротник и устало сказал:

— Мы сделали то, что поручил нам Хаген. Теперь я вернусь во дворец и немного посплю. А ты можешь побродить по городу. Но лучше не заходи в неправильные районы.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и, слегка прихрамывая, побрел прочь. Давид остался на месте, хотя мысли буквально бурлили в его голове, словно хотели заставить его составить собственное мнение о происходящем. Но именно этого он всеми силами старался избежать. Пути стаи определял Хаген. Он не собирается в это вмешиваться. Вместо этого он отправится на поиски Янника. Его товарищ наверняка будет рад слушателю, на которого можно обрушить поток рассказов о божественном поведении Амелии. Может быть, он еще не все ее поручения выполнил, так что Давид сможет помочь ему. Что угодно, что поможет немного отвлечься.

Приняв это решение, Давид почувствовал, как в нем поднимается чувство, от которого кровь прилила к щекам. Он довольно часто испытывал его, особенно в последние недели. Однако сегодня это всепроникающее чувство стыда не уходило так легко, как обычно. Пока он брал след Янника, оно неотступно терзало его и шепотом спрашивало, сколько еще ему удастся скрывать силу волка. Сколько он сможет лгать самому себе, позволять другим членам стаи опекать его? Когда он наконец сломается?

Не сегодня, еще не сегодня, стиснув зубы, решил Давид, и пошел быстрее.

Потолочный светильник был сделан настолько изящно, что казалось, будто смотришь на залитое солнцем небо, на котором, играя на крохотных арфах, парят пухленькие ангелочки. При этом изогнутый потолок «Деа» был высотой в лучшем случае метров пять. Мета все пыталась разгадать, кому владелец ресторана заказал эту работу. Впрочем, гораздо интереснее было узнать, кто установил столь идеальное освещение. Этого человека нужно заполучить, чтобы он занялся галереей, где источники света были расставлены настолько неудачно, что белые плитки отражали свет и отвлекали внимание от экспонатов.

Мета увлеклась этой идеей и не сразу заметила, что что-то не так. Обстановка в ресторане изменилась. Мета отвела взгляд от потолка, причем боль в шее сказала о том, что она слишком долго любовалась недосягаемым раем, и посмотрела на лица членов своей семьи.

Ее брат Георг путешествовал со своей женой Антонией, что, однако, не наносило особого ущерба встрече. Если Георг не мог говорить о финансах, то вообще молчал. Антонии, несмотря на три года брака, пока не удалось найти слушателей в семейном кругу, и, вероятно, напрасно: Мета предполагала, что ее скромная невестка обладала изюминкой. Но Георг охранял жену так же властно, как и остальные свои достижения, заработанные в поте лица, и у Меты до сих пор не было шанса лучше познакомиться с Антонией.

Напротив Меты сидела ее мать Элиза, внешность которой они с сестрой унаследовали: грациозная фигура, необычайно правильные черты лица и натуральные белые волосы. Именно у матери Мета научилась считать калории, поскольку данное природой эфирное тело ни в коем случае нельзя было разрушать. Человек может выделиться из общей массы только благодаря выступающим скулам, узким плечам и тонким запястьям.

Мете понадобилось мгновение, чтобы увидеть, что скромно накрашенные губы матери поджаты. Итак, это она вырвала ее из мечтаний. Элиза прервала свой подробный отчет о поездке на выходные к морю, потому что в «Деа» пришла известная пара с отпрыском. Сын, которому было, пожалуй, лет четырнадцать, побрил себе половину головы. Выглядел он так, словно мать ворвалась в ванную комнату на середине процедуры и вырвала из его рук бритву. Другую половину головы украшали светло-русые локоны до плеч.

Элиза казалась настолько погруженной в созерцание, что просто забыла о своем маленьком докладе, — равно как и о ризотто, и о своей молчаливой семье.

— Наталии следовало бы каждый вечер подсыпать своему сорванцу седативное в пиццу, это избавило бы ее от массы хлопот. При случае я намекну ей на это, — задумчиво произнесла Элиза, в то время как ее пальцы поглаживали льняную скатерть. Она испытывала слабость к скандалам, хотя ни за что не признала бы этого. Слишком ординарно.

Слева от Элизы сидел ее муж, отец Меты, Лоренц, поглощенный своим стейком с кровью. Хотя ему было уже далеко за шестьдесят, он представлял собой великолепный образец мужчины: высокий и широкоплечий, сохранившиеся волосы все еще темные. Все в нем производило впечатление силы — от голоса, рассуждающего о семейном древе, и до счета в банке. Воплощенное слово «видный». Иногда Мета начинала подозревать, что из всех молодых девушек, которые, по словам ее матери, строили ему глазки, он выбрал именно Элизу, потому что ее изящная, хрупкая фигурка выгодно подчеркивала его статность. Его тщеславие тоже было довольно внушительным, но он сглаживал его при помощи суховатого юмора. Как обычно, когда родители сидели рядом, Мета удивилась тому, насколько они разные и как чудесно дополняют друг друга.

Лоренц почувствовал взгляд Меты и указал на тарелку с картофелем и розмарином.

— Можешь взять себе немного, — предложил он и снова вернулся к стейку.

Мета поспешно отвела взгляд от аппетитного картофеля. Справа от нее сидела ее младшая сестра Эмма. В одной руке она держала вилку с кусочком курятины, в то время как другая постоянно перебирала под столом оставшиеся в пачке сигареты. На ее обнаженных коленях лежала донельзя истрепанная упаковка. А платье задралось настолько, что не заметить этого не мог даже официант, который как раз подливал ей воды.

Мета часто задавалась вопросом, насколько все жесты Эммы продуманы и долго ли все это будет сходить ей с рук. Отрешенный взгляд, с которым Эмма шла по жизни, указывал на последнее, но чем больше времени Мета проводила с сестрой, тем становилась все менее уверенной в этом. Когда они были еще детьми, Мете никогда не удавалось сблизиться с сестрой. Равнодушным пожатием плеч Эмма отвергала все подобные попытки, но тогда она приписывала это разнице в возрасте, составлявшей почти восемь лет. И Мета приняла ее поведение, потому что с остальными членами семьи сестра обращалась точно так же.

Позже Мета выяснила, что расшевелить Эмму все-таки можно. Например, если ее школьные товарищи прочтут высокопарные записи в дневнике ее старшей сестре. Это понравилось Эмме, а злость Меты и возмущение просто отскочили от нее. В итоге Мете еще и пришлось стыдиться своих слез, потому что они доказывали ее беспомощность.

По этой причине Мете иногда казалось, что кажущаяся не честолюбивой и часто выглядящая апатичной Эмма на самом деле — продувная бестия, которая находит удовольствие в подлости. Это впечатление усилилось после того, когда она, уже взрослой, увидела Эмму вне семейного круга.