О`Санчес - Хвак

– Чего?

– Чего, чего… Ты в мою сущность заглядывал?

– Да.

– Теперь я в твою загляну, чтобы поровну было. Авось, и отстану от тебя? Мало ли?

– Так ты же уже… Вон, и про Хаврошу знаешь!..

– Я все знаю. Но раз уж я решил стать справедливым – потерплю еще немного: приму и препирания с тобою, и рассматривание сущности твоей. А тебе прямая выгода: вдруг ты мне совсем уж не понравишься и я решу искать себе иное воплощение?..

– Хорошо бы!

– Чем больше я на тебя смотрю, преглупый Хвак, чем больше я слушаю твои слова, прежирный Хвак, тем более поддаюсь тому же самому настроению: хорошо бы от тебя избавиться навеки! Но… Что время зря терять – заглядываем? Готов?

Хвак нерешительно качнул головой, как бы молча соглашаясь с тем, что сам, своими губами, и произнес вслух мгновение назад. Новый голос его был почти таким же, как и прежний, разве что чуть более визгливым и с хрипотцой.

– Стало быть, ты подтверждаешь, что добровольно… открываешь передо мною, демоном огня и пустоты Джогою, сердце свое и сущность свою… Так?.. Подумай слово «да» и повтори его вслух… Ну, давай же!..

И совсем уже было приготовился Хвак пошевелить губами, окровавленными и неуклюжими, но словно острою колючкой поцарапало его… Он уже слышал это слово: «добровольно», да, он слышал его… Так говорил сам бог Ларро, ему тоже нужно было получить от Хвака это простое слово… Он отдал его богу Ларро – и тут же словно кипятком на сердце плеснули… Это был обман. Как же быть? Все ведь должно быть по-честному, чтобы все поровну: этот… Джога перед ним душу открыл, а теперь его, Хвака, черед открывать перед Джогой… Но ведь у Джоги нет души, он же сам так сказал… Но… эту… эту… ну… сущность открыл, все, что у Джоги было, а теперь пусть он, Хвак…

– Нет.

– Открывай же…

– Нет.

– Не-е-ет???? Да я тебя… Погоди, милый Хвак. Погоди, так нечестно. Получается, что я был честен с тобою и справедлив, проявил понимание и милосердие, а ты в ответ проявляешь черную неблагодарность! Возможно ли сие?

– Нет.

– То есть, сие невозможно и ты не проявляешь неблагодарность?

Хвак опять хотел повторить свое отрицание, но запнулся. Если он скажет просто нет, то тем самым он… как бы это… все равно согласится с Джогой. А он не согласен!

– Ничего я тебе не открою.

– Нннооо поооче-е-е!.. Почему, дружище Хвак? Тебе не знакомо чувство справедливости? Благодарности? Ты против равного обмена?

– Сказано – не хочу! – Хвак набрал побольше воздуху в грудь и в полный голос выкрикнул слова несогласия. И это был его собственный голос, без привизгов и хрипотцы. – И впредь… – Хвак хотел продолжить свою речь, но поперхнулся и грянулся навзничь, словно сраженный невидимым ударом. Изо рта его пошла пена, жирное тело выгнулось совершенно невероятным образом, ноги и руки мотались нелепо… Окажись поблизости сторонние зрители – они бы увидели странное: посреди дороги, в густой летней пыли перекатывается с боку на бок и даже кувыркается через голову огромный толстобрюхий голодранец, на синюшном лице грязь, в которую превратилась пыль, смешанная с кровью, с испариной, с пеной и слезами. Страшные судороги бьют этого человека, он хрипит, глаза его ничего не видят, уши его ничего не слышат…

Любой смертный беспомощен в таком состоянии: подходи к нему смело, грабь, убивай, ешь… Но даже на зловещих Плоских Пригорьях не нашлось поблизости храбрецов среди нечисти, зверья и душегубов, кому по силам и по нраву было бы выдержать гнев одного из самых лютых и могущественных созданий мира сего, гнев Джоги, шута богов, демона огня и пустоты… А ведь это его свирепая аура клубилась вместе с пылью над странным этим толстяком, стало быть, человечек сей – его добыча! Подальше, подальше, подальше, ох, подальше отсюда!..

Человек вскочил и опять упал, хрипя. Каблуки его сапог царапали землю, пальцы рук выдирали из нее куски дерна, из носа и разбитого рта летела кровь, а из вытаращенных ничего не видящих глаз – слезы…

– Мелкая подлая человеческая тварь! Ты пытаешься противоречить мне… Мне!? Тебя мне подарили боги! Боги, понял!

– Нет! Не буду!.. Не хочу…

– Будешь, будешь, грязь, будешь! Ты думаешь – это боль? Это ласковая щекотка, а не боль. Сейчас ты почувствуешь настоящую, глубинную муку… Такую, что еще ни один смертный не хлебывал… Уж я расщедрюсь, поделюсь… Я тебя приведу к покорности… Хвакушка…

Эти слова демона Джоги прозвучали у Хвака в голове, и сразу же после них началась пытка, имя которой действительно не было знакомо, до сей поры, ни одному смертному…

Хвак то заходился в отчаянном крике, проваливаясь в бедны пустоты и огня, распахнутые перед ним разъяренным Джогой, то начинал злорадно хохотать над самим собой, но чужд, хрипловат и непослушен был сей надсадный смех…

Сущность Хвака, душа его заблудилась во тьме, напуганная и ослабевшая, она словно оглохла и ослепла, не в силах долее сопротивляться чужой воле, всемогущей и безжалостной. Душа Хвака все еще понимала, что за этой мукой, вослед покорности и согласию, воспоследует другая, еще горшая, окончательная… Да только не за что ухватиться, зацепиться, дабы удержаться на самом краешке человеческого, несовершенного и тщедушного, но, оказывается, такого счастливого человеческого бытия… в котором не все обман, подлость, ненависть и слезы, а есть, есть, есть и что-то другое, ради чего стоит жить и дышать… Перед Хваком промельками пронеслись все радости его прошлой жизни… Вот он с Кыской пляшет… Вот он впервые досыта наелся… Вот деревенские удивляются его силе… нет… это все не то… этим не согреться… И вдруг снизошло в Хвакову душу тепло, всего лишь малая капелька тепла, наверное меньшая, чем слезинка, она… она… такая крохотная… Хвак ничего не видит, а если даже и видит, то не в силах облечь в слова чувства свои, просто ему тепло от этих больших и нежных объятий… от этого нежного голоса… губы его тянутся и приникают к источнику этого тепла, этой нежности… и любви… О, да! Он человек и рожден женщиной, матушкой своей… Пусть он не знает её и не помнит облика, но ведь она была, и она обнимала крохотное чадо свое, и прижимала его к груди… и любила его, сына своего, Хвака… Пусть только один краткий миг любила, но был, он был, он был… Она его любила и Хвак это помнит, и Хвак счастлив этому воспоминанию: оказывается, и он может быть любим просто за то, что он есть, а не из корысти или в насмешку…

– Прочь, Джога… не буду…

– Будешь. Крепенький ты малый оказался, но силы твои на исходе… На исходе, Хвакушка… Смирись.

Хвак упрямо помотал щеками, понимая, что Джога прав, и что еще чуть-чуть и действительно…

– Ба! Что я вижу посреди Пригорий! Никак, битву за обладание телом? Эта разноголосица аур, эта пена изо рта… Да сие – не более и не менее, как подлинная одержимость во всей своей красе, раздери меня боги! Хвак, а, Хвак! Ты меня слышишь?