О`Санчес - Хвак

Хвак не успел ни удивиться, ни испугаться – просто обернулся на голос: взялась невесть откуда и стоит перед ним древняя старуха, вся горбатая, Хваку по пояс, на клюку опирается, а глаза синие! И эти глаза показались вдруг Хваку знакомыми… А Хвак возьми и растеряйся, вместо того, чтобы удивиться или испугаться!

– Спать? А он говорил, что… это… не спит никогда…

– Если я о чем-либо прошу – мне ни от кого отказа нет. Кроме как от тебя, сынок мой названный.

Голос! Хвак узнал этот голос! И словно пелена спала с Хваковой памяти, и сразу вспомнил он пашню и странницу с клюкой, и то, как она выполнила его самую заветную сиротскую просьбу: разрешила себя матушкой назвать… А обернулась потом Матушкой-Землей! Матушка…

– Матушка!!! – Хвак со всей туши грянулся на колени и заплакал счастливыми слезами. – Матушка! Я знал, я всегда знал, что опять тебя увижу!

– Да, увидел. Будем считать, что я тоже рада видеть тебя… Хотя, сама уже не знаю – способна ли испытывать нечто подобное по столь ничтожным поводам… Впрочем, названный сын – точно такой же мой, как и… Хватит хныкать. Секирою Варамана разжился, насколько я понимаю в рукоделии? Демонца в голове поселил?

– Джогу? А… это не я, матушка… это они!.. Я… я шел себе, шел своей дорогой, а они ко мне первые привязались, к себе приманили!.. А у Ларро меч, и он заставил!..

– Бедняжка. Но ведь я давала тебе знак туда не ходить.

Вот тут уже Хвак перепугался по-настоящему: да, он вспомнил стрекозу с синими глазами, предостережения Снега… Какой стыд – матушку рассердил ослушанием! Слезы радости сменились слезами раскаяния, но по-прежнему обильно стекали по толстым Хваковым щекам.

– Прости, матушка!..

– Да, уж. И до этого знаки посылала. Неслух, одно слово.

– Я не хотел тебя огорчать, матушка! Я больше не буду! Я…

Старуха тихонько вздохнула, и повела концом клюки. Хвак мгновенно понял неслышимый приказ, смолк на полуслове.

– Точно такие же заверения уже я где-то слышала… неподалеку и совсем недавно… И отвечу услышанным ответом, тогда же и там же: «Угу. Так тебе и поверили».

Хвак молча шмыгал носом и моргал покрасневшими глазками: да, Матушка права, а он виноват – что тут возразишь? И так стало горько Хваку, так обидно за собственную дурость и неблагодарность – впору опять разрыдаться, но Матушка не велит!

– Молчишь… сынок… кручинишься… Во всяком случае, вижу, что рад. Искренне рад, без корысти и расчета. Есть у тебя какие-нибудь просьбы ко мне?

– Да, Матушка!

– Слушаю тебя.

– Молю простить меня за то, что я нашу встречу и твои слова забыл! Я нечаянно!

Старуха глубоко вздохнула, синие глаза ее поледенели и словно вонзились взором в Хвакову душу… и вроде как прежними стали, оттаяли…

– Даже тут не врет, не хитрит. Дитя… Сущее дитя в теле взрослой особи. Будем считать, что я тебя простила… на какое-то время. А еще чего желаешь? Проси.

– Еще хочу, Матушка – чтобы я надежно не забывал, что тебя видел и слышал!

– Нет, в этой просьбе откажу. Ты будешь помнить благие свои намерения, но встречу забудешь. Ну, коли сам ничего не выпрашиваешь… Подумай. Например, этого Джогу я могу из тебя вынуть, если он тебе в досаду?

– У! Хорошо бы, Матушка! Такой он… как комар над ухом, день и ночь: то ему не так, это не так… И куда ты его денешь?

– Верну богам, это их игрушка. Или рассею навеки огнем по пустоте: откуда вышел – туда и вернется. Как скажешь.

Хвак прислушался к себе – молчит Джога, Матушкой усыпленный. Если он рассеется по пустоте, значит, Джоги не будет, он умрет. Если вернуть богам – Джога этого очень боится. То-то же! Как насмехаться и ныть – он тут как тут, а с богами так-то не повольничаешь! И умереть, небось, тоже боится.

– Матушка, а демоны умирают?

– Перестают быть. Нет, ну какой мякиной у него голова забита… Называется – усыновила смертного.

– Прости, Матушка, я не хотел!

– Так, убрать его?

Хвак сначала помотал головой, а потом уже спохватился собственному решению.

– Жалко его, Матушка, боги его обижать будут, за то, что мы с ним… Пусть уж лучше он вернется, когда я… когда у меня… когда умру.

– Ох, и долгонько же ему ждать. Названное дитя мое неизбежно приобретает некоторые свойства, простому смертному отнюдь не присущие, в том числе и прочность перед бренностью. Вот и плоть твоя, кости с суставами покрепче камня оказались, пусть и не везде, не всегда и не для всех сие заметно. Однако, и дух у тебя плоти под стать, но уж это не мое, природное. Сердце у тебя мягонькое, не то что у Камихая, да только вряд ли это облегчит судьбу этому ничтожному Джоге, так уж мне видится. Будь по-твоему. Встань с колен.

Хвак послушался и теперь стоял, трепещущей горой нависая над согнутой старушкой с посохом.

– Повторю, как уже однажды повторяла. Дури в тебе много и силы много. Это нелепое, тем не менее, очень распространенное среди смертных сочетание, так что особо выделяться не будешь. Но еще раз говорю: не вздумай равняться с богами, тягаться с богами, их участь на себя примерять…

– Как можно, Матушка! Ни за что!

– …иначе горько пожалеешь. Был у меня расчет на тебя, и сейчас есть. Но… понимаю уже: нет, не того выбрала.

Все вдруг остановилось в пещере, утратив признаки живого: исчезли звуки, оледенели струйки льющегося из щелей света, замер сам воздух, сама гора…

– Пора мне. Обними же свою матушку и живи дальше.

Хвак бережно склонился, чтобы Матушке удобнее было, распахнул руки – за сгорбленные плечи обнять, но – не посмел вдруг, просто шею подставил под ее сухие сморщенные ладони… И слезища с жирной щеки – кап на матушкину грудь. А она даже улыбнулась, не осердясь. Ох, и тяжелы показались матушкины руки! Как в тот раз!

Гора вздрогнула и вновь ожила, как ни в чем не бывало.

– Вот я и говорю. Эта темная конура в твоей голове и дубленая шкура на твоих костях неспроста, повелитель. Видимо, кто-то из неведомых предков твоих раскопал хорошее заклятье прочности. И защитил его от проникновения. Может быть даже, получив его от кого-нибудь… ну… понимаешь…

– От богов?

– Да, повелитель! Но ты бы мог не терзать меня вслух своими простодушными догадками?

– Ладно, и что? Ты не можешь справиться, что ли, с этим заклятьем?

– Скорее всего могу, повелитель. Да наверняка могу, если поднажму изо всей силы. Но крепко подозреваю, что вместе с защитой уничтожу и само заклинание… А зачем? С ним-то нам надежнее! Можешь починить царапинки на кулаках, повелитель?

– А чего тут… Зыцк… шекорро…

– Шакорро…

– Да, верно, это я не забыл, а обмолвился… О!.. Всё и зажило!

– Блестяще, повелитель. А раздробленные суставы этаким слабеньким заклинанием отнюдь не соберешь! А они целы, несмотря на полное отсутствие лечебного волшебства. И еще, повелитель. В тебе, в теле твоем, обитают недюжинные силы. Прямо скажу – доселе мне ничего подобного среди смертных встречать не доводилось, а видел я многое. Однако, самое любопытное заключается в том, что силы эти не иссякают, но напротив, как бы подрастают постепенно. Видимо, дело в том, что ты и сам растешь… в том числе и не без влияния моих советов… учишься этими силами управлять… А тут еще секира! Которая, повелитель, намекну: явно тебя не ослабит! Хочешь испытаем кое-что?