Виталий Дубовский - Воины Нави

Любомир поднялся, заходив по комнате взад-вперед.

— Как сбежала-то?

Беспута, усмехнувшись, достала из мешка рваную рубаху, бросила на стол.

— Голышом и сбежала.

Воевода замер, нерешительно потянулся, поднимая рубаху. Желваки заиграли на его широких скулах, гневно перекатываясь волнами. Недолго думая, он пошел в горницу, вернувшись оттуда с одеялом и подушкой.

— На лавке заночуешь, утро вечера мудренее. Завтра обмозгуем, что да как. Торопиться некуда, в моем доме он тебя искать не станет. А там поглядим.

Беспута прижала мягкую подушку к груди, благодарные слезы ручейками потекли по ее щекам.

— Спасибо тебе, Любомир. Сильный ты мужик, правильный. Поможешь мне?

Любомир усмехнулся, глядя на нее.

— Не смотри на меня так. Помочь — помогу, а там ступай себе на все четыре стороны.

Колдунья отвела глаза, понимая, что не побороть ей его волю, покуда оберег на груди трепещет.

— Любомир, а коли я пойду в храм Велеса, к старейшине, и призову князя к ответу? Ведь есть же закон, пред которым даже князь отвечать обязан?

Воевода покачал головой, тяжело вздохнув.

— Жрец князю не указ. Богумир здесь закон и порядок, как скажет — так и будет. Говорю я так не потому, что выросли мы с ним вместе. Наша с ним дружба уж давно быльем поросла. Как ты вину его докажешь? Кто видел, как он насилие над тобой творил?

— Марфа видала.

— Марфа. Марфа — кормилица, она супротив князя слова не молвит. Дружина молчать будет, они же с рук у него едят. Али того хуже, еще и приврут, мол, сама девка на князя вешалась. А за поклеп и возведение напраслины на князя поставят тебя к столбу, сорвут рубаху и при всем честном народе всыплют сто плетей. Как думаешь, кого зеваки хотят у столба увидеть, князя али девку красивую? То-то и оно. А после порки у столба забудь, девочка, о своей красоте. На спине места живого не останется. Так что, пустая затея князя к ответу призывать. Ложись спать, завтра придумаем, как тебе из города выбираться. Древляне на нас войной пошли, со дня на день у стен града будут. Князь распорядился врата запереть, никого не впускать и не выпускать. Ну да ничего, я тебя выведу. Воеводе перечить не станут.

Беспута вздохнула, положив подушку на лавку и взбивая перину.

— Куда мне идти? Домой нельзя, родители не примут, в городе князь искать станет. Может, поживу я у тебя недолго, покуда беда стороной не минует? Глядишь, работу себе подыщу и жилье.

Оберег вновь забился на груди, заставляя воеводу вздрогнуть.

— Нет! Мой дом — не для тебя. Отоспись, а с утра в дорогу.

Он развернулся и пошел в горницу, прерывая неприятный для него разговор.

Устроившись поудобней на постели, Любомир прикрыл глаза, пытаясь поскорее уснуть. Тяжкие мысли одолевали его, отгоняя желанный сон. Долго ворочался воевода в своей горнице, кряхтя от недовольства. Наконец наступила тишина, и до Беспуты донесся его громкий храп. Выждав, покуда Любомир заснет крепким сном, колдунья поднялась и на цыпочках пошла к нему в горницу. Околдовать воеводу оказалось делом сложным, ибо силен был оберег его. Подойдя к спящему, девушка нетерпеливо протянула руку, пытаясь коснуться маленького мешочка на его груди. Оберег вновь затрепетал, словно мотылек, бьющийся о стену в ночной тишине. Воевода беспокойно заворочался, заставляя колдунью испуганно отдернуть руку. Она яростно прошептала, сверкнув в темноте своими кошачьими глазами:

— Ах ты так! Ну хорошо, я тебя заставлю заткнуться!

В голове колдуньи мелькнуло виденье.

Старая бабка вяжет спицами маленький черный мешочек. Ее подслеповатые глаза раз за разом поглядывают в сторону бегающего по двору сорванца с деревянным мечом. «Ох, воитель ты мой маленький, быть тебе воеводой! Как подрастешь, много великих побед одержишь для народа нашего. Лишь в одной битве тебе не устоять, близок тот час, ой как близок. Великое Зло на землю нашу явится, голубое небо тучами затягивая. И не сможешь ты в стороне от той битвы остаться, последним тот бой для тебя станет. И меня уже в живых не будет, чтоб помочь тебе. Ну да ничего, внучек, помогу как смогу. Глядишь, может, и отведу от тебя погибель, — бабка вновь принялась вязать, затем подняла голову, будто встретившись с Беспутой глазами:

— Тронешь его, руки отсохнут!»

Колдунья растерянно попятилась, отмахиваясь от морока руками. Старая ведунья, бабка Любомира, давно покинувшая Явь, дух свой заперла в том обереге. Из любви к внуку она отдала самое дорогое, что есть у человека — собственную душу, лишив ее права перерождения. Знать, заглядывала ведунья в грядущее, видела конец света наступающий. Вот и пожертвовала самым бесценным, вливаясь малой каплей в светлую чашу мировых весов. Беспута рассерженно топнула ножкой:

— Да неужто я не управлюсь с тобой!

Схватив в сердцах висящую на стене рубаху воеводы, колдунья вышла из горницы.

— Это мы еще поглядим, кто кого, — прошептала она, связывая рукава меж собой крепким узлом.

Подойдя к столу, Беспута, щелкнув пальцами, запалила лучину, раздувая тлеющий огонек. Щепка вспыхнула ярким пламенем, отбрасывая по комнате колеблющиеся тени. Колдунья сбросила с себя одежду, оставшись нагой. Жадно схватив рубаху воеводы со связанными рукавами и встав на четвереньки, принялась обтирать ею свое тело. Словно кошка, метящая свои владенья, она прошипела слова заклятья:

Беспута поднялась на ноги, бросила рубаху на пол и стала топтать ее ногами:

Любомир тревожно заворочался в горнице, что-то забурчав во сне. Беспута нервно оглянулась на дверь, торопливо развязывая рукава рубахи. Дело было сделано накрепко. Теперь снять с воеводы наговор лишь сильному волхву по силам. Торопливо зачерпнув из кадки воды, колдунья жадно напилась.

— Вот и все, бабка. Моя теперь власть над ним! Как наденет рубаху, так и гореть тебе в Нави синим пламенем.

Вернувшись в горницу, она, улыбаясь, повесила рубаху на гвоздь. Потянулась, удовлетворенно, по-кошачьи замурлыкала, разглядывая спящего Любомира. Ее обнаженное тело вздрогнуло, соскучившись по мужской ласке. Она склонилась к воеводе, прошептав ему на ухо:

— Уже утром ты будешь мой, Любомир. Спи, набирайся сил. Пойду и я спать, меня еще князь дожидается.

Добравшись до лавки, Беспута утомленно вытянула ноги и наконец-то обняла желанную подушку. Улыбнувшись, прошептала, закрывая глаза: