Владимир Аренев - Круги на Земле

Опустили мужики гроб, переглядываются. Недоброе, чуют, затевается.

— Адкрывайце!

— Да куда, растуды тваю налева, адкрываць! — не выдерживает Потапыч, бывший партизан, нынче — пенсионер в отставке. Этот вызвался в помощники добровольно, связывает, его, наверное, что-то с покойным.

Вернее, связывало.

— Адкрывай, — мрачно отзывается дядька Григорий. — Дзела гаворыць. Трэба так.

— Эй, мужики, вы сурьезна?

Но Лошадников вопрос остается без внимания. Кряхтят, поднимают веко, в сторону кладут.

— Ты, ты и ты — дапамажыце, — командует отшельник, показывая на Потапыча, дядька Григория и еще одного носильщика. — Перавярнуць яго патрэбна.

На сей раз обходится без заминки: покойного размещают наоборот, ногами назад.

— Трэба б на жывот пакласци, — подает голос дядька Григорий. — И яшчэ б пятки падрэзаць.

Отшельник качает головой:

— Ня бойся. ‚н не павернецца. …Не павинен. А ухадзиць яму лягчэй будзе.

В руки покойному снова вставляют вынутую на время переноса свечку, зажигают ее и закрывают домовину.

— Цяпер да Струйнай! — и поди разбери, что на речке-то он позабыл, хмурый. Может, совсем с ума сошел от горя по отцу?.. Не похоже вроде.

Ладно, кто платит деньги… Одним словом, мужики, скользя по мокрой траве, спускаются по тропке к берегу. Само собой, дорожка эта не предназначена для несения домовин, поэтому многие в сердцах дают выход своему раздражению и на фоне мелодии Глюка из «Орфея и Эвридики» то и дело слышны отдельные звуки «е…», «ю…» и прочие.

Уже когда, казалось, без происшествий опустили гроб к берегу, передний правый носильщик таки не удержался и на мгновение утратил равновесие.

В этот момент, почудилось, под крышкой кто-то шевельнулся.

— А-а! — заорал Санек. — Шавелицца! Ой, мужики, точна гавару: як есць, шавелицца!

— Штаны свое перавер, ци ня мокрыя? — обронил кто-то. — И давайце-ка, хлопцы, паэнергичней. Штось мы зусим расквасились.

— Правильна, — поддержали его. — Гэтак да другага прышествия будзем нясци, а ен жа ж тожа чэлавек, аддахнуць хоча. Слыш, Стоян Мироныч, куды далей?

— Усе, — отозвался отшельник. — Пачъци. Крыху вышэй аднясем.

— Чаго ж па березе?

— Нада.

Несут. Сзади вышагивает Юрась; плачет скрипка.

Впереди — осыпь. Древняя ива, которая росла в этом месте много лет, во время недавней бури (кажется, случившейся в ту самую ночь, когда помер старый отшельник) рухнула под собственной тяжестью. Ее вырвало вместе с корнями, и теперь здесь зияет огромная яма; на дне скопилось немного воды и даже нашли убежище несколько зеленых лягух, каждая с ладонь размером. А дерево селяне вынули из реки и оставили на берегу — сейчас оно лежит рядом с ямой и ивовые ветви склонились над тем местом, откуда когда-то росли корни.

— Стойце.

Понятное дело! Куда ж дальше — дорога-то перегорожена!

— Апускайце дамавину у яму.

— Чаго?

— Ты што, Стоян Мироныч, зусим здурнеу? Дамавину у яму! Вы чули?

— Апускайце, — неожиданно поддерживает отшельника дядька Григорий. — ‚н ведае, што кажа.

— Хапиць! — взрывается Филипп Гнатович Седый. — Дзе жывем, мужыки? Кали? Гэта ж не сярэднявякоуья, каб зусим забывацца. Чарауники наукола; у дамавине пакойнага пераварачываем — дзе ж такое бачыли?

Филипп Гнатович — школьный учитель. Неясно, почему он согласился помочь нести гроб — то ли по доброте душевной, то ли и у него были какие-то свои причины… Ясно одно: дальше следовать приказам молодого отшельника он не намерен. И так уже жалеет о том, что ввязался в это дело. Он ведь и в партии состоит.

— И што скажа Серабрак?

Вот и прозвучал самый главный вопрос. Тот, что волнует всех присутствующих.

Кстати, ответ на него известен заранее. Ивашка Серебряк, хоть номинально в высокие начальники не выбился, в местной парторганизации играет не последнюю скрипку. Более того, если уж поднимет гвалт, безнаказанных не останется. А он поднимет, он хоть из молодых да ранних — цепок и едуч, «товарищ» наш ненаглядный.

Надо бы удивиться: откуда, помилуйте, может Серебряк узнать о том, как и где похоронили старого отшельника? Свидетелей всего-то восемь человек, и ни один из них болтать не станет, ибо себе дороже обойдется.

Однако не сомневаются: узнает. История его противостояния с «колдунами» старожилам хорошо известна (а Юрасю, пока еще непосвященному, чуть позже ее расскажет дядька Григорий). Уж кто-кто, а Серебряк лично проверит, упокоился ли в земле старый отшельник!

Потому и не торопятся мужики исполнить волю Стояна Мироновича. Вдруг — передумает?..

Пауза затягивается, напряжение между людьми растет, и музыка, до сих пор летящая над водами Струйной, ничуть его не снимает.

Вдруг отовсюду — словно крылатое конфетти — бабочки, бабочки… Они слетаются к сломанной иве, садятся на ее ветви, весь склон уже усеян ими, черными, с желтой каймой по краям. Это траурницы, их десятки и десятки — мотыльки пляшут в воздухе и даже садятся на плечи и волосы людям.

— Не дазнаецца, — говорит молодой отшельник. — Тры дни будзе стаяць, и нихто не узнаець.

— Апускаем, мужыки, — командует дядька Григорий. — Чаго там… апускаем.

Кряхтя, они поднимают домовину и переносят в яму: колышутся ветви, покачиваются на них бабочки. По велению отшельника веко снимают и свечку, упавшую, когда гроб несли к берегу, ставят и зажигают снова. Все. Теперь можно расходиться — но они почему-то стоят, склонив головы перед последним прибежищем старого отшельника.

Завершающие ноты — и вот Юрась приподнимает подбородок, чтобы опустить скрипку. Любое движение шеи сопровождается сильнейшей болью, и он стискивает зубы, чтобы не закричать.

К нему подходит хмурый Стоян-отшельник:

— Добра сыграу. Дзякую. На маих, спадзяваюся, так сама зыграеш.

Тут уж Юрась вообще перестал перестал панимаць!

— Прости?

Игорь выглядел растерянно и смешно. Словно обиженный мальчишка.

— Который час?

Юрий Николаевич взглянул на часы:

— Начало второго.

— А на маих — дванадцаць.

— Не завел вовремя?

— Дык эляктронныя ж!..

— Тогда батарейка села.

Остапович покачал головой:

— Идуць.

— Ну уж не знаю, что сказать.

— Атож! …и сцяблины гэтыя, як у землю утоптаныя, — пробормотал Игорь, обращаясь скорее к самому себе. — Цяпер часы. И камень у крузе, точна пасярэдзине ляжиць. Няправильны якысь. Странный.

Пока журналист исследовал круги, ребята отправились к погосту. Не затем, чтобы на могилы поглядеть (тоже еще, «интерес» какой!), а совсем с другими целями. Им надо было поговорить без свидетелей.

— Слушай, ну не может ведь так быть! — выпалил Макс, стоило им отойти подальше от взрослых. — Мы ж рисовали — и не один. Четыре штуки. И — нету.