Сергей Костин - Охотник за бабочками

— Граждане! — привлек паПА внимание граждан и гражданок всех мастей, — Довожу до вас прискорбную весть…

Пол под ногами вздрогнул, и я почувствовал, что падаю. Мне показалось, что я от переизбытка чувств теряю сознание, но к удивлению своему заметил, что подобное происходит не только со мной. Практически все гости, включая и Джу Р Р Бенс, еще не добравшуюся до своего металлического кресла, повалились на мраморные плиты.

Следующий толчок последовал буквально через пять стандартных земных секунд. Еще более мощный. От толчка сработала охранная система, и зал наполнился надсадным ревом тревожных систем.

Кто-то пробовал подняться на ноги и помочь другим сделать это же. Кто-то в панике забился под стол, созывая охрану. Дворецкие, позабыв про подносы с едой, метались среди тел. И их тонкие пищалки сливались с криками людей.

Толчки следовали один за другим. Все смешалось. Люди, дворецкие. Одна сплошная всемирная паника. И не было никому спасения в этом хаосе.

Только гордый Кузьмич, подобный черной молнии метался среди дымящихся от перенапряжения микросхем дворецких. Он то взмывал к расписному янтарному потолку времен первой волны Большого Переселения, то падал в глубоком пике к копошащейся куче из гостей, жратвы и Бемби. И все слышали гордый и радостный его крик:

— Маму вашу! Вы у нас все, вот где!

Узнать поточнее, где находятся все, не получилось.

В воздухе, перекрывая крики, неожиданно возникла торжественная музыка.

Музыка…

Даже не музыка. Необъятнее. Словно миллиарды миллиардов колоколов и колокольчиков, переплетаясь и сталкиваясь, друг с другом, творили нечто большее, чем просто мелодию. Они творили умиротворение и жизнь. Спокойствие и вечное умиление своим существованием.

Стихли ужасные толчки, замолкли тревожные сирены, люди и полу спаленные дворецкие. Осталась только эта торжественная мелодия, сотканная из воздуха и миллиардов протяжных нот.

Тут я, конечно, моментально вспомнил о предупреждении куколки. Как там она молвила? Не бояться, и знать, что все в жизни будет хорошо? Неужто ее, куклины, штучки? Если да, то можно гордиться. Не каждая дура устроит из своего прибытия землетрясение с бубенцами.

Я вскарабкался на трибуну, попутно разбив до крови колено, и, стараясь перекричать звучащую со всех сторон музыку, заорал:

— Не пугайтесь люди! Это моя невеста собственной персоной прибыла. Со всеми прибамбасами.

Может, слова мои подействовали, а может и то, что музыка колокольная смолкла, но гости перестали пугаться и принялись потихонечку подниматься с пола и занимать отведенные им места. Ожившая прислуга заметалась, приводя в порядок столы и кушанья.

Одним из первых очухался паПА, который, не потеряв ни на секунду присутствия духа, тут же скомандовал:

— Включить центральный экран зала и показать площадку прибытия.

Огромный экран, на всю стену, служащий преимущественно для показа исторических лент, вспыхнул и показал то, что от него требовалось. Площадку для прибытия транспорта гостей.

ПаПА не успел. В кадре мелькнуло нечто непонятное и воздушное, исчезло из поля зрения, оставив на обозрение только именно бетонно-пластиковую площадку со стоящим на нем весьма странным сооружением.

Сооружение это представляло красной формы аппарат, продолговатой формы. Верх железный, бок почти стеклянный. В носу аппарата несколько стеклянных глаз, больших и маленьких, по бокам небольшие ушки. Одна скромная антенна. Но самое интересное и самое удивительное то, что у необычного аппарата отсутствовали даже намеки на дюзы и сопла. Как данный аппарат передвигается, было совершенно непонятно. Ведь не на черных же резиновых амортизаторах, которые торчали из его днища. Это полный нонсенс. И тем более непонятно, что могло создать такой невообразимый шум?

ПаПА поправил пенсне, вгляделся в корабль непонятной конструкции, поморщил лоб и сказал неизвестно кому:

— Москвич двадцать один сорок один. Без всякого сомнения.

Что паПА имел в виду, так и останется неизвестным. Я спрашивать не стал, а гостям было не до этого. Все их взгляды были устремлены на двери. Мое объявление о приезде невесты, и странное действо сопровождающее это прибытие, привлекли все их внимание. Мне это, конечно, льстило. Пусть и куколка, пусть и уродина, но как дело обстряпала.

В совершеннейшей тишине, даже дворецкие замерли в воздухе, направив к дверям локаторы, послышалось легкое цоканье.

Цок. Цок. Цок.

Словно кто-то осторожно постукивал маленьким молоточком по здоровенной стальной монорельсе.

Цок. Цок. Цок.

Шеи гостей вытянулись. Локаторы дворецких развернулись.

Цок. Цок. Цок.

ПаПА судорожно облизывал губы.

Цок. Цок.

Что-то воздуха в груди стало маловато.

Цок.

Не к добру.

Цоканье замерло у самых дверей.

Тишина.

Напряжение в зале достигло апогея. Казалось, еще чуть-чуть, и весь мир взорвется от переполнившего его ожидания.

Двери тихо раскрылись.

Я сказал:

— Ой, мама.

ПаПА сказал:

— Ох,… пи-и-ип (вырезано цензурой)!

Кузьмич ничего не сказал. Кузьмич потерял сознание.

Гости, состоящие из граждан и гражданок, издали протяжный стон.

В дверях стояла…

Как прекрасны мгновения ожидания. Как ненавистны мгновения ожидания. Конечно, всем хочется побыстрей. Всем хочется сразу. А так не бывает. Нужно помучится. Поволноваться. Чтобы полностью осознать, как оно прекрасно. Мгновение.

Что там за горизонтом? Что там за дымкой времени? Что там…

Можно подумать, кому-то это интересно. Всем интересно другое. Кто стоял в дверях.

А стояла там…

Стоит ли говорить об этом? В мире столько прекрасного и необъяснимого, что совершенно не стоит удивляться более прекрасному и необъяснимому.

Кстати. Знаю одну историю. Один крупный политический чиновник вот также все тянул и тянул. За это его сняли с работы, потом поймали в темном переулке и избили до полусмерти.

Короче.

В дверях стояла моя куколка.

Почему я называю это существо, ничем не напоминающую куколку, которая осталась в оранжереи, моей куколкой? Не знаю. Это внутренняя связь. Но хватит обо мне. Лучше о той, которая пришла.

Трудно описать неописуемое. К тому же потом меня всякий может упрекнуть, что я был не прав. Кому-то может не понравиться, что я забыл упомянуть о прекрасных голубых глазах. О длинных черных ресницах. О милой улыбке и белых зубах, проглядывающих между губ. Кто-то назовет меня бездушным, потому, что я забуду сказать о золотых волосах, ниспадающих до самой… самого пояса.

А кто-то потом вспомнит, что не сказал я о нежной… белоснежной… коже. И о самом лице. Об этом самом красивом лице во всей Великой Галактике. И заметьте, не стандартном лице. У которого нет ни второго подбородка, ни пухлых щек, ни жировых отложений.